В природе мы одни лишь, дети праха,

Клянем, полны отчаянья и страха?..

Сергей испуган жизнью и смущен;

Счастливым дням не доверяет он:

Так узник бедный, к воздуху темницы

Давно привыкший, солнцем ослеплен

И, отвращая взоры от денницы,

Он все грустит в дубровах и степях

О сумраке тюремном и цепях.

Ужель опять Забелин мой тоскует?

Ужель к нему вернулся прежний сплин?

Он говорит: «Люблю», ее целует —

И думает: «Я — муж, я — семьянин,

Уж никогда не буду я один,

И днем, и ночью — всюду, вечно с нею…»

От этой мысли холодно Сергею.

Наедине он рассуждает так:

«Легко сказать — жениться!.. Это шаг

Непоправимый; разбирая строго,

Обуза тяжкая — законный брак;

И, право, в одиночестве так много

Поэзии…» Горюет всей душой

Сергей о жизни вольной, холостой.

Герой наш, полон робости нежданной,

Остановился вдруг на полпути.

Чтоб жизнь начать, не может он найти

Решимости: как пред холодной ванной,

Дрожит, не знает, как в нее войти —

Нелепое, смешное положенье!

А силы нет, чтоб победить сомненье.

Опять сомненье! Бедный мой Сергей!

Уж он предвидит скуку и заботы,

И петербургских пятых этажей

Квартирки плохонькие, визг детей,

Кухарок, нянюшек, портнихи счеты

И запах от пеленок; дрязги, чад

Котлет из кухни и семейный ад.

«Но это вздор, ведь я люблю, мне честность,

Мне долг прямой велит любить…» И вдруг

Всю душу охватил ему испуг.

«А если…» — он не кончил; неизвестность

Его страшила; он искал вокруг

Поддержки иль опоры; ум слабеет

От ужаса в нем сердце леденеет.

О, Боже мой, как тяжко сознавать,

Что все в любви зависит от мгновенья!

То любит, то не любит он опять.

И невозможно чувству приказать:

Оно — порыв, каприз воображенья,

Он не владеет им… Меж тем, грозя,

Пугает мысль, что не любить — нельзя.

Но что же делать? Страсть из чувства долга,

Как скучная обязанность, гнетет;

Возможное нам мило ненадолго,

Преступное нас манит и влечет.

Зачем так сладок нам запретный плод?

Он чувствует, что воля в нем бессильна…

И как заставить полюбить насильно?

«Я разлюбил!..» — однажды этот крик

Из сердца вырвался в безмолвье ночи.

Он пристально заглядывал в тайник

Души своей, до дна в него проник,

Смотрел, искал, прислушивался, очи

Вперив во тьму… и в сердце находил

Лишь мрак и пустоту, — он разлюбил!

А между тем она так свято верит;

Он победил, окончена борьба,

Она теперь покорна и слаба,

Не взвешивает чувств своих, не мерит;

Его мгновенных прихотей раба —

Идет на жертвы, горе и страданье

Безропотно, как агнец на закланье.

Увы! Для бедной девушки порой

Так ясно, что ее покорность губит,

Что надо быть кокеткой, гордой, злой, —

Но силы нет, и с детской простотой

Она открыто, беззаветно любит;

И тем неумолимее Сергей,

Сознав вину, срывает гнев на ней.

Послушная, она не возражает,

Не жалуется, — он бы и не мог

Ее понять, — тихонько вытирает

Глаза, в дрожащих ручках свой платок

Свернув, как дети, в маленький комок,

И слушает, и горько-горько плачет:

«Ну что же, Бог с ним, ничего не значит.

Пусть он не прав, я все перенесу…»

Сергей, смотревший с нежностью глубокой

На бледный, лик, на светлую косу,

На милую, печальную красу,

Теперь глядит так злобно и жестоко,

Как за слезою катится слеза,

И красные, опухшие глаза