В сосновой роще милую тропинку…

Давно, давно… то было, как в раю!..

Чтоб искупить одну ее слезинку,

Чтоб видеть Веру прежнюю свою,

Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!..

И вечной тьмой душа его объята.

Он раз проснулся ночью. Отчего —

И сам не знал; как будто до него

Коснулось что-то. В комнате соседней

Все замерло… Не слышно ничего…

Но сердцем понял он, что час последний

Был близок… К Bеpе бросился: она

Лежала неподвижна и бледна.

Он увидал, что больше нет надежды.

Чуть слышался дыханья слабый звук,

И тихо, тихо приподнялись вежды;

В очах — не смутный бред, не ужас мук, —

В них мысль, почти сознательный испуг…

Тихонько мать заплакала… сиделка

Перекрестилась… Часовая стрелка

Показывала три… и за стеной

Сверчок был слышен в тишине ночной.

Вдруг Вера прошептала: «Там… смотрите!

Вот там… все ближе, ближе… Боже мой!..

Ко мне, Сережа, мама… защитите!..»

И, задыхаясь, думает Сергей

И просит Бога: «Только б поскорей!»

Он на колени стал, изнемогая.

Мать подошла, и, полная тоской,

Вся бледная, но тихая, простая,

Она его жалеет: «Бедный мой

Сережа!» — гладит волосы рукой

И плачет с ним, и он, внимая звуку

Простых речей, целует эту руку.

К рассвету Вере стало легче. Страх

Совсем исчез. Но не было в чертах

Уж ничего земного: в них другое —

Великое, спокойное, чужое.

Он отблеска любви искал в очах;

Она смотрела пристально, глубоко,

Но как-то странно, словно издалёка.

С восходом солнца Вера умерла,

Все так же безмятежна и светла;

Когда прильнул дрожащими губами

Сережа к бледной ручке со слезами,

Уж холодна, как лед, она была…

Ее в уста целуя на прощанье,

Тихонько мать сказала: «До свиданья».

Он выбежал из комнаты… Меж скал

Волна, не находя себе приюта,

Шумела и металась. Он не знал,

Что с ним и где он… Разум потухал…

Порой хотелось отомстить кому-то

И громко, громко закричать, проклясть

Какую-то бессмысленную власть,

Людей гнетущую… Он думал: «Боже,

Ведь я люблю, люблю еще сильней!..

О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»

Что нет ее, не мог понять Сергей, —

Так чувствовал он связь живую с ней.

Он углублялся в скорбь, ее измерить

Хотел умом, но в смерть не мог поверить,

Не мог… и даже мысль, что Веры нет,

В сознанье не входила… Мягкий свет

Упал из туч разорванных на море,

И море небу ясному в ответ

Затрепетало, засмеялось… Горе

Затихло в нем. Он вдруг отдался весь

Нахлынувшему чувству: «Bера здесь!»

Не в душной, темной комнате, а в лоне

Природы вечной, в шорохе листа,

В лучах, в дыханье ветра, в небосклоне

Душа ее незримо разлита,

Как мысль, как свет, как жизнь и красота!

Его любовь росла, росла без меры,

И все ясней, понятней близость Веры.

И каждый луч, и каждая струя,

И каждый вздох волны, былинки трепет, —

Все, все слилось в один любовный лепет,

В одну живую ласку: «Это — я,

Всегда с тобою деточка твоя!..»

Он отвечал, от счастия рыдая:

«Я слышу, слышу, милая, родная!»

Что было с ним, он сам понять не мог.

Перед лицом пустыни молчаливой,

Меж скал, у волн шумящих, одинок,

Колена преклонил он на песок,

Подняв сквозь слезы к небу взор счастливый.

«Отец небесный мой…» — шептал Сергей

Забытую молитву детских дней.

Она — в гробу. Вокруг цветы живые.

Открыты окна: падают лучи

Весенние на ризы золотые,

На дым кадил, на серебро парчи…