Невзгод пережитых; она одета просто;

Согнувшись, сгорбившись — почти такого роста,

Как внучка младшая — одиннадцати лет,

Не помнит бабушка, что было с ней — ни муки,

Ни радости: она как в полусне живет.

Сидит на сундучке и целый день от скуки

Ест кашку манную да чай в прикуску пьет;

Порой по комнатам чего-то ищет, бродит,

Храня заботливый и недовольный вид,

И, думая, что в дверь отворенную входит,

У отпертых шкафов задумчиво стоит.

«Куда вы, бабушка?» — кричат ей, но слепая

Предмет ощупает тихонько, не спеша,

Потом уйдет, вздохнув, платок перебирая

Худыми пальцами и туфлями шурша.

И пахнет табачком от кацавейки длинной,

От рук морщинистых, — так пахнет иногда

В шкатулках дедовских, где многие года

Таится аромат под крышкою старинной…

Порою бедная, подняв упорный взгляд,

Речам живых людей с усильем долго внемлет,

Ей хочется понять, но скажет невпопад

И вновь беззубым ртом жует и будто дремлет.

Как малое дитя, она глядит на всех

С недоумением и робостью послушной,

И у нее такой бессильный, добрый смех,

Просящий жалости, как будто простодушно

Старушка над собой смеется, и порой

Я думаю: зачем жила она, любила,

Страдала? Где же цель всей жизни прожитой?

И вот, что всех нас ждет, а впереди — могила.

Осталось ей одно: с корзинкою грибов,

Бывало, девочки усталые вернутся,

«Где, родненькие, где?..» — на звук их голосов

Слепая ощупью бредет. Они смеются,

Обняв ее… Едва их голос прозвенел,

Старушка ожила, и взор не так печален,

Как будто золотой луч солнца заблестел

На сумрачных камнях покинутых развалин…

В слепые бедные глаза, в беззубый рот

Губами свежими ее целуют внучки, —

Веселью нет конца, — и маленькие ручки

В дрожащую ладонь, смеясь, она берет.

И рядом с желтою, пергаментною кожей

Поблекшего лица лукавый блеск в очах,

И смех, и ямочки на розовых щеках

Мне кажутся еще прекрасней и моложе.

И кротко светится бессмертная любовь

В глазах у бабушки. Так вот — чего могила

У нас не может взять!.. И мне понятно вновь,

Зачем она жила, зачем она любила.

А все же бабушка от внучек далека,

И смотрят девочки на бедную старушку

Так снисходительно, немного свысока,

Как на старинную, любимую игрушку.

Душою близкий к ней и преданный навек

Остался на земле один лишь человек —

То тетя Надя, дочь старушки…

……………………………………………

Говорят,

Она красавицей была. Теперь некстати

Еще кокетлива; в дырявых башмаках

И с заспанным лицом, и скукою в глазах,

Всегда растрепана, в замаранном халате,

Она по комнатам блуждает. В пустоте,

В которой жизнь ее проходит, сплетни с прачкой,

Забота, чтоб вскипел кофейник на плите,

Прогулка в лавочку за нитками, за пачкой

Каких-то пуговок, пасьянс, потом еда,

И сон, и штопанье чулок, — вот все занятья.

И так влачит она недели и года…

Порою шьет она причудливые платья

Из кружев, пышных лент и ярких лоскутков —

Приманка жалкая, соблазн для женихов.

А чаще попросту, сложив покорно руки,

На крышу, на ворон глядит в окно от скуки

И только медленно, зевая, крестит рот.

А рядом, на софе, лежит сибирский кот —

Пушистый, с нежными прозрачными глазами,

Как изумруд — но злой и с острыми когтями.

Лампадка теплится пред образом в тиши…

Так много лет втроем вдали от мира жили

Старушка, серый кот и тетя. В нем души

Они не чаяли, но, верно, обкормили

Любимца жирного, и бедный кот издох.

Все счастье тетеньки его последний вздох

Унес навек. С тех пор пустая жизнь без дела

Еще печальнее. Но я подметить мог

И в ней один святой, заветный уголок: