Бернар взял меня под руку. Бродвей окунул нас в атмосферу гранатового сока, крепленного мышьяком. Мы двигались среди людей, которые, казалось, сбежали из тюрем. Мы только что столкнулись с индусом в безупречно белом тюрбане. Его длинная борода прикрывала половину обнаженной груди. Он был в плавках и шел босиком. Сидя на тротуаре, какая-то женщина продавала разноцветные металлические звезды-заколки для волос. Те, кто их носил, походили на инопланетян. Нас было очень много, обезумевших от восхищения и отвращения к этому нескончаемому представлению. У тротуара освобождался от содержимого пищеварительного тракта конь. Зловонный запах конюшни вызвал у меня тошноту, полицейский, сидящий в седле, смотрел по сторонам. Мы, низкопоклонники нью-йоркского снобизма, зачарованные этой грязью, разгуливали, гордые оттого, что оказались в этой урне. Растерявшиеся туристы пичкали себя дешевыми картинками. Отбросы на тротуаре смешивались с конфетти несостоявшегося праздника. Жара застряла под кожей. Трепещущая толпа колыхалась, вздрагивая от резкого звука сирен полицейских машин. Меня задел какой-то чернокожий с хрипящим транзистором. Нью-Йорк – кинотеатр для жаждущих впечатлений иностранцев – меня околдовал. Я сливалась с афишами, отождествляла себя с рекламой. Девушка в узких джинсах, высвеченная неоном на фасаде, это была я. Не утратившая чувства реальности, не постоянная посетительница, не надменная, а вне себя от счастья впитывать необычное, словно простая девчонка, пытающаяся выжить в оставленных богатыми отбросах, я повторяла про себя, пресытившись приятной паникой: «Я в Нью-Йорке».

– Женщины меня очень любят, – сказал Бернар. – Я верю во взаимное наслаждение.

Остановившись посреди Даффи-сквер, я смотрела, как двигается в световых буквах на знаменитом здании «Таймс» сообщение о влажности, за которым следовали самые свежие новости.

– Идемте, – сказал Бернар.

Он потащил меня к входу кинотеатра, сотрясавшегося от передаваемых громкоговорителями криков находившихся внутри зрителей, чтобы побудить зевак купить билет за пять долларов и пойти в кино.

– Это последнее новшество, – прокомментировал Бернар.

Я намеревалась купить билет. Он запротестовал. Мне действительно хотелось расслабиться и посмотреть фильм ужасов. Мы вошли в темный зал. Поскольку мы садились в темноте, мое кресло оказалось поломанным, а кресло Бернара – мокрым. Мы пошли по другому ряду, наступая на валявшиеся на полу кульки от попкорна и грязную бумагу. На экране мертвец только что сорвал крышку гроба и смотрел на нас глазными впадинами на одутловатом лице из глины. Он поднялся и направился к уединенному дому, где в спальне с приоткрытым окном спала одинокая женщина. Мой сосед справа жадно поедал кукурузу. Каждый раз, наполняя рот, он поднимал руку.

Я прошептала:

– Он меня донимает.

– Он скоро все сожрет. Потерпи… Бернар взял меня за руку.

Кто-то другой, не Марк, держал меня за руку. Моя рука начала разбухать. Через некоторое время моя рука стала огромной. На протяжении почти двух часов я привыкала к образам ужаса. Это было пульсирующее, покрытое красными волокнами горло духа с того света, жаждущее проглотить, увлекая за собой в бездну, девочку, которую удерживала ослепленная сверхъестественным светом мать, пытаясь спасти дочь от этого дьявольского всасывания. Я смотрела на разверзшуюся бездну под домиками, построенными на бывшем кладбище, на развороченный запруженный скелетами бассейн с мутной водой, превратившийся в отвратительное месиво.

Наконец средняя американская семья была спасена от злых духов, и мы вышли из кинотеатра. Мы вернулись на Таймс-сквер. Завтра город, как настоящие песочные часы, выпустит своих жителей, которые отправятся на природу, и заполнится разношерстной толпой, стекающейся из пригородов.

– Вы устали, – сказал Бернар. – Я отвезу вас домой на такси. Но сначала чего-нибудь поедим.

Мы приземлились в «Бру Бургер» на углу Сорок седьмой улицы и Бродвея. Я была в восторге от моего панированного цыпленка и пикулей. Я бы проглотила все ломтики огурца из поставленной на стол миски. Я сказала:

– За куру плачу я. Надеюсь, что вы поняли также, что я не буду спать с вами.

Его лицо омрачилось.

– Нет? Почему же?

– Потому что я не принадлежу к женщинам, которых быстро спроваживают.

– Я никогда не считал, что вас легко покорить, – сказал Бернар.

Я расслабилась, он мне казался симпатичным. Было приятно провести этот вечер с любезным и, пожалуй-таки, сдержанным человеком. У меня на тарелке оставалось три больших ломтика желтого жареного картофеля.

– Восемь лет я была верна мужу.

Мне не хотелось оставлять четыре съежившихся кружочка огурца в миске.

– Но я поссорилась с ним, уехала из Парижа.

– У вас есть деньги, если вы можете безрассудно сесть и уехать.

Я уточнила:

– Это была единственная возможность избавиться от сбережений.

Затем я заказала творожный кекс.

– У вас хороший аппетит! – заметил он с восхищением.

Пирожное из творога, перемешанного с сахаром, сливками, яичным желтком и черт знает еще с каким искушением, таяло у меня во рту. Я бросила взгляд на счет, который официантка только что положила на стол. И кинулась в наступление:

– Семнадцать долларов, из которых десять у меня в желудке…

– Нет, – сказал он. – Поделим пополам. Выйдя из ресторана, я захотела еще задержаться, каждое мгновение здесь что-то происходило.

– Вас следует уложить в постель, – объявил Бернар с отеческой заботой.

Он остановил такси, я позволила отвезти себя. Подъехав к дому, он расплатился.

– Идемте, вы посмотрите, где я живу. У меня есть виски, фруктовый сок и охлажденная вода. Мы цивилизованные люди. Если вы отказываетесь от физического удовольствия, это – ваше дело, но от бокала виски с апельсиновым соком никто никогда не терял самообладания… Ну, так что же?