– Это новое поколение. Ты понимаешь, Сэм. Это так… Нельзя делать с людьми, что угодно. Они нами больше не восхищаются, как это было каких-то десять лет назад. И даже если они восхищаются, они выходят сухими из воды. Они требуют обоснования нашего существования. Это непосредственное влияние кино и телевидения. Всей информации, которая идет о нас. Теперь известно почти все о съемке фильма. Раньше это было тайной. Сегодня люди следят за бюджетом, им известны цифры…

Именно Грегори прекратил наш спор.

– Сэм, на твоем месте – я бы не спорил. Нам нечем гордиться в этом деле.

Рональд грыз ногти. Джереми произнес:

– Поговорим о цене.

Я повторила, глядя себе под ноги:

– Сто тысяч долларов. Сэм вымаливал:

– Пятьдесят.

– Сто!

Я не могла поверить, что я осмелилась. Что я теряла?.. Они слабели на глазах. Особенно мой любовник, у которого вместо сердца был таксометр. Калькулятор чувства. Я согласилась на их предложение с семьюдесятью пятью тысячами долларов наличными. У меня никогда не было полного доверия к чекам. По курсу доллара во Франции мне с лихвой хватило бы на покупку квартиры.

– Однажды я приеду в Париж, чтобы тебя повидать, – сказал Грегори. – Я действительно привязался к тебе. Ты девушка щедрая, великодушная, бескорыстная… Я никогда не забуду тебя, Лори.

– До свидания, Грегори…

У меня сдавило горло от волнения. Я их ненавидела, я их любила.

– Прощай, Грегори.

Этот подлец чуть не сделал мне больно.

Я ПРИБЫЛА в Руасси с головной болью от похмелья. Летела первым классом, утоляя жажду шампанским.

Деньги несла в сумке на ремешке. Три чемодана были набиты одеждой, на запястье был пристегнут браслет. Часы мне показывали золотое время, а кольцо без гравировки – на отсутствие голубой крови.

В полукошмарах этой никогда не ведомой роскоши я не переставала строить планы относительно своего будущего. В эти моменты прозрения я отмечала, что в итоге все складывалось благополучно для меня. У меня не было основания считать себя несчастной. Я была лишь унижена. Достаточно, чтобы от волнения лицо краснело каждый раз, когда я переживала сцену у бассейна. Я думала о полуиронических и полувосхищенных замечаниях отца и сочувственном молчании мамы. Где она могла быть? Наверно, уже в Париже? В ожидании моего возвращения. Я возвращалась с янтарным ожерельем и с любовью к ней.

Терзаемая головной болью, я с облегчением покинула самолет. Не думая больше о своем будущем, я неслась в людском потоке по движущимся дорожкам. Парижанка по рождению, выросшая в бетонном пространстве, я чувствовала себя хорошо только в этом городе. Как крот, который иногда высовывает голову наружу, чтобы погреться на солнце, но тотчас погружается снова в нору. Встреча с Парижем и его немыслимыми радостями была для меня праздником. Я дышала с наслаждением углеродом, надеясь определить того, кто меня обругает первым. Без причины. Удовольствия ради. Я снова была в родном городе, равнодушном и неприветливом, как обычно. Я его любила таким, каким он был: злобный, привлекательный зверь, наглый, великолепный, от которого нельзя убежать и которого невозможно приручить. Мой Париж, принадлежавший мне, в котором у меня не было больше призраков прошлого. Я возвращалась в свой бункер. Единственный, в котором была триумфальная арка. Я раздобыла колченогую тележку и ждала, пока вращавшийся перед нами в форме скобок транспортер доставил мои сокровища. Уехала с очень скромным чемоданом, а возвращалась с тремя роскошными. Сунула десять франков равнодушному служащему в темно-синей униформе, чтобы он мне помог.

Он взвалил чемоданы на тележку, у которой не было переднего колеса справа.

С трудом поддерживая хрупкое равновесие, я продвигалась к таможне под безразличным взором француза-красавца с заморских территорий.

– У вас есть что предъявить? – спросил он.

– Семьдесят пять тысяч долларов…

Он посмотрел на меня, не реагируя. Он меня принял за первую прибывшую чокнутую, а день собирался быть длинным. Не следовало нервничать. Жестом он удалил меня из своего поля зрения.

Автоматическая дверь открылась, и я оказалась на стоянке такси. Засуетилась, чтобы пристроиться в очередь с тележкой, норовившей сбросить мои чемоданы. Некоторые прибывшие в Париж выглядели уставшими. Мы испытывали тревогу, как борцы пред неравной схваткой. Лицом к лицу с этим городом, примеряешься к нему. Наконец я возвращалась взрослой. Куплю квартиру для себя одной. У меня будет моя нора, мое владение, мое королевство. Я заработала себе эту крышу. При чем тут потрясения и это смутно щемящее чувство, это унижение, которому я подверглась?

Я терпеливо ждала, когда подойдет моя очередь. Таксист, ворча, пристроил мои чемоданы в багажнике. Я назвала ему адрес. Сделаю остановку в моей бывшей жизни. Если Марк вдруг дома, то обниму его. Сегодня же, во второй половине дня, попытаюсь найти агентство по продаже недвижимости, чтобы они подыскали мне к середине августа квартиру, которую бы я купила.

У дома я достала ключи из сумки. Сунула щедрые чаевые водителю. Последний согласился отнести мои чемоданы к лифту. Я намеревалась их поднять по одному. Если бы я застряла между этажами, возвращавшиеся из отпусков в начале сентября соседи нашли бы скелет, вцепившийся в ключи и сумку, разбухшую от долларов. Мне удалось внести первый чемодан в лифт. Нажала кнопку пятого этажа. На уровне третьего почувствовала странный запах. Я не смогла определить его источник. Жареный лук? Средство от насекомых? Самоубийство газом?

На нашем этаже стоял резкий отвратительный сладковатый запах. Ключ приводил меня в уныние.

Мне следовало спуститься за чемоданами, оставленными на первом этаже, но я решила сначала избавиться от первого. Дверь квартиры легко открылась. Растерявшаяся от неожиданности, я оказалась перед Марком, который смотрел на меня, раскрыв рот. Его обнаженный торс был покрыт пятнами, на нем были только шорты. Все было белым в квартире, покрытой брезентом.

– Марк, ты здесь?

– Что ты делаешь здесь, Лори?