Шрифт:
Он испуган. Он взбешен. Он растерян. Но уже через мгновение, когда ты готова выбежать вон, он предлагает тебе остаться еще на минуту. Посмотреть еще одну пачку фотографий.
А на них – ты. Твой собственный оргазм – или то, что ты считала оргазмом долгие годы – крупным планом. Твое голое тело. Твои раздвинутые ноги. Твоя глупая физиономия.
Он снимал все скрытой камерой. Фото и видео.
Получилась ничья. Молчу я – молчит он.
– Дженни…
– Не смей меня жалеть. Боги наказывают только за один грех – за гордыню. Это честно.
Разумеется, мы порвали отношения. И оба оказались в западне. Я не могла сменить место работы, он – уволить меня. Мы ненавидели друг друга, испепеляли взглядом на совещаниях…
Я впала в депрессию, появился Итан. Он добрый парень, хороший. Ничего он не знал, но ведь тот, первый, понимал, что с Тонбриджем ему лучше не связываться. Он назначил мне последнюю встречу, мы заключили соглашение. При мне он уничтожил видеопленку, негативы и фотографии, при мне же сжег свои.
Вот и все. Ничего интересного. Сюжет для дешевого порнографического романа.
Теперь ты уйдешь, да?
Он молчал долго. И только прижимал ее к себе все крепче и крепче. А она умирала от тоски и любви.
Потом Хит Бартон вздохнул – отчего Дженна приподнялась на его груди, словно на волне – и сказал странно звенящим голосом:
– Я не уйду. Я и не смог бы. Я горжусь тобой.
– Почему!?
– Потому что ты сильная. Потому что пережила. Потому что нашла силы сказать. Знаешь, что такое ложь?
Ложь – это стена, Джен. Мы сами ее строим, каждый день, каждый час. Одна малюсенькая ложь – маме, младшему брату, учительнице, себе самому, невесте, жене, мужу – один маленький кирпичик.
Те из нас, кто позрячее, могут ее видеть. Только она медленно растет, стена. Вроде еще только до колена. До пояса. Можно перепрыгнуть, перешагнуть, перелезть. И мы все кладем и кладем кирпичики, а в один прекрасный день задираем голову – а стена теряется в облаках. И тогда только один выход.
– Какой?..
– Удариться об нее всем телом. Разрушить. Пока не схватился раствор. Иначе мы так и останемся – за стеной.
– Хит…
– Что, светлая?
– Я люблю тебя.
– А я – тебя.
– Ты не уйдешь?
– Нет. Никогда и никуда. А на крайний случай – сопру этого чертова коня в Центральном парке.
– Что?
– Так, неважно. Поспорили с Джимми о преимуществах феодализма перед капитализмом.
– Ох, Джимми…
– Спи.
– А ты уйдешь!
– Я же сказал – не уйду. Слово офицера. Он тихо поцеловал ее. И она заснула на его груди, заснула мгновенно и крепко, как засыпают маленькие дети после болезни, когда отступает жар и на лбу выступает прохладная испарина.
А утром на подоконнике стояли полевые цветы в банке с водой.
11
Так прошла эта неделя, неделя ее отпуска, и надо признаться честно и откровенно – Дженна Фарроуз начисто забыла обо всем на свете. Не то чтобы об отпуске – скорее, о самой работе. Поэтому была несколько обескуражена, когда на девятый день ее новой жизни раздался телефонный звонок, символизирующий жизнь старую.
Это была Элинор Шип, технический директор журнала, брюнетка с длинными прямыми волосами, бледной кожей утопленницы и характером песчаной эфы. В табели о рангах она шла следующей за Дженной и потому каждый прокол мисс Фарроуз фиксировала дотошно и неукоснительно. Строго говоря, ничто не мешало ей позвонить вчера, когда Дженне полагалось выйти на работу, но Элинор решила подстраховаться. Прогул – так прогул!
– Дженна? Это Элинор. Что случилось, дорогая? Мы с ума сходим.
– Ой, Господи, привет… Честно говоря… ничего особенного, просто… я немного потеряла счет времени. Масса дел накопилась.
– Слава богу! Это я в том смысле, что мы волновались, не заболела ли ты. Когда тебя ждать?
– Буду. Скоро. Редколлегия…
В голосе Элинор звучало хорошо дозированное злорадство, припудренное якобы искренним удивлением.
– Дженна, ты уверена, что с тобой все в порядке? Редколлегия была вчера, она у нас по вторникам.
– Ох, действительно. О'кей, Элинор, я буду во второй половине.
Дженна повесила трубку и машинально посмотрела на себя в зеркало. Облупившийся на солнце нос, россыпь веснушек, золотистый загар, растянутая майка, цветастые шорты, пыльные босые ноги, шалые от счастья зеленые глаза – хоть сейчас на редколлегию!
Хит уехал с утра в Стамфорд-таун, обещал вернуться к пяти. Придется оставить записку.
«Представляешь – забыла про работу! Лечу туда, но потом сразу домой. Люблю тебя! Еще не ушла, а уже не могу дождаться встречи. Вот что ты со мной сделал, дикий гусь! Твоя».