Среда, 24 июля 2002 года

Полицейские закончили работу в кухне супругов Вега. Кальдерон уже подписал протокол осмотра трупа; тело в мешке лежало на каталке. Его должны были погрузить в машину «скорой помощи» и доставить в Институт судебной медицины на проспекте Санчеса Писхуана.

Члены следственной группы поднялись наверх, в спальню, и встали вокруг кровати, заложив руки за спину. Они смотрели на сеньору Вегу молча, как будто молились. Подушку убрали с ее лица, упаковали в полиэтиленовый мешок и поставили к стене. Рот Лусии был открыт. Верхняя губа и зубы застыли в горьком оскале, словно она ушла из жизни с чувством обиды. Нижняя челюсть смещена в сторону.

— Ее ударили один раз справа, — объяснил Кальдерон. — Челюсть вывихнута… Возможно, от удара она потеряла сознание. Судебный медик считает, что били скорее ладонью, чем кулаком.

— Время смерти?

— То же, что и у мужа: три — три тридцать утра. Точнее он сказать не может.

— Сеньора Хименес рассказала, что Лусия пила снотворное, две таблетки за ночь: перед сном и проснувшись на рассвете. Должно быть, она как раз проснулась, и пришлось ее оглушить, прежде чем душить. Пока не просматривается что-нибудь общее в этой смерти и смерти сеньора Веги?

— Отвечу не раньше, чем отвезу их в институт, — буркнул судебный медик.

— Мы надеемся найти хоть каплю пота или слюны на верхней стороне подушки, — сказал Фелипе.

— Это подкрепило бы вашу версию о неизвестном убийце, инспектор, — сказал Кальдерон. — Трудно представить, чтобы муж выбил жене челюсть.

— Чужая семья — потемки. Что, если она проснулась, встала с кровати — и тут как раз вошел сеньор Вега, уже решившийся на убийство и самоубийство? Она могла что-то почувствовать, устроить истерику, и ему ничего не оставалось, как… Разве не могло так случиться? — спросил Фалькон. — Я стараюсь смотреть на вещи объективно. А… Призраки здесь есть?

— Призраки?! — не поверил своим ушам Кальдерон.

— Нечто, из-за чего место преступления выглядит «неправильным», не так, как должно выглядеть, — пояснил Фалькон. — У нас у всех возникло такое ощущение, когда мы осматривали тело сеньора Веги на кухне. А здесь как?

Хорхе пожал плечами. Заговорил Фелипе:

— Ее убили. Никто не пытался скрыть этот факт или выдать ее смерть за естественную. Осталось выяснить, кто ее убил. Сеньор Вега? У нас нет ни одного вещественного доказательства, кроме подушки.

— Что говорят соседи? — спросил Кальдерон, отходя в сторону от остальных.

— Их мнения противоречивы, — ответил Фалькон. — Сеньора Хименес знала сеньора Вегу в течение нескольких лет. Она не считает его способным на самоубийство. К тому же она упомянула, что он купил новую машину и собирался в отпуск в Сан-Диего. Однако сеньора Крагмэн показала мне недавние фотографии сеньора Веги. Они свидетельствуют: он явно страдает и, возможно, психически нестабилен. Вот, посмотрите, она дала мне обзорный лист.

Кальдерон, хмурясь, просмотрел кадры.

— Стоит босиком в своем саду в январе, — комментировал Фалькон. — А вот еще одна, он плачет у реки.

— Зачем она такое снимает? — спросил Кальдерон.

— Это ее работа, — сказал Фалькон. — Способ самовыражения.

— Фотографировать страдания, которые люди хотели бы скрыть? — произнес Кальдерон, поднимая брови. — Она со странностями?

— Утверждает, что интересуется скрытыми движениями души, внутренней борьбой, — сказал Фалькон. — Старается уловить и запечатлеть тот голос, о котором говорил сеньор Васкес. Тот, который никому не слышен.

— На что это ей? — недоумевал Кальдерон. — Она же фиксирует лицо, а не голос… Я хочу сказать, какой смысл?

— Голос звучит в голове и не слышен окружающему миру, — сказал Фалькон. — Ей интересно желание страдающего человека быть на улице… среди незнакомых людей. Выхаживать из себя боль.

Они переглянулись, вышли из комнаты и направились в спальню Марио. Кальдерон протянул Фалькону обзорный лист:

— Тебе не кажется, что это чушь?

— Я только повторяю ее слова, — ответил Фалькон, пожав плечами.

— Она таким образом что-то… компенсирует?

— Ну еще бы! У нее на стене висит и моя фотография, — пробурчал Фалькон, все еще кипя от злости. — Увеличенный снимок. Я смотрю на реку с моста Королевы Изабеллы Второй.

— Этакий папарацци эмоций, — поморщившись, сказал Кальдерон.

— Фотографы — странные люди, — задумчиво проговорил Фалькон, который сам занимался фотографией. — Они оперируют совершенными мгновениями настоящей жизни. Определяют для себя идею совершенства, а затем гонятся за ней… как за добычей. Если повезет, находят образ, который усилит идею, сделает ее более живой… но в итоге ловят нечто эфемерное.