На последних Играх, пять лет назад, Полит был простым зрителем. Он не оценил напряженную работу людей, занятых приготовлениями. Если бы не участие его сводного брата, Антифона, он провалил бы все. Полит поднялся на насыпь, где сел на новую скамейку и легко ощупал гладкую поверхность отполированного дерева. Никакого намека на занозы.

– Первым делом, – объяснил ему Антифон, когда отец поручил это задание Политу, – нужно найти хороших мастеров, которым ты мог бы доверить надзор за работой. Отводи каждому человеку особую роль, затем назначай надзирателя, чтобы координировать работу.

Антифон тогда только оправлялся от своих ран, но, несмотря на это, он по-братски наблюдал за организацией Игр. Полит был ему благодарен, но странно обижен. Антифон был умнее и хитрее его, его разум был способен с легкостью решать сложные задачи. Политу всегда нужно было время, чтобы подумать, и он неизменно терялся в разных вариантах, не способный принять решение.

Пока он сидел на скамейке, ему стало грустно. «А в чем преуспеваешь ты, Полит? – спросил он себя. – Ты не умеешь бегать и хорошо ездить на лошади. Ты не воин и не мыслитель». Тогда он подумал о своем саде и радости, которую он ему приносит. Но даже это не улучшило его настроение: многие из его новых растений погибнут, поскольку он был вынужден предоставить свой дворец Агамемнону. Растения завянут на жестоком солнце.

В отдалении Полит услышал топот марширующих ног. Прибыли отряды, чтобы выбрать здесь сотню судей, Неподкупных.

«Но здесь не за что бороться», – подумал он. На эту неблагодарную роль могли выбрать простого копьеносца. И Полит удивлялся, почему любой из них соглашался стать судьей. В течение пяти дней под злобными взглядами царей и знати судьи должны принимать решения о победителях соревнований, на исход которых ставили целые состояния. Они стойко переносили ярость правителей, а порой и гнев толпы. За это они не получали наград, кроме маленького серебряного значка – в форме диска с изображением отца Зевса. В течение пяти дней эти бывшие крестьяне обладали силой, превосходящей по могуществу царей, предполагалось, что они воспользуются ею разумно и без всякой выгоды для себя.

Естественно, это было в теории. Пойдет ли какой-нибудь судья против Приама, зная, что через пять дней он опять станет простым копьеносцем, подчиняющимся прихотям царя? Вряд ли.

Полит встал со своей скамейки, пошел обратно вдоль беговой дорожки, надел сандалии, вернулся через конюшни и палестру, чтобы понаблюдать за выбором судей.

Скоро здесь будет отец. У Полита свело желудок. «Что я упустил? – забеспокоился он. – Какую скрытую ошибку он обнаружит?»

В огромной толпе Банокл и Каллиадес прокладывали себе путь по склону холма к Шеаенским воротам. Банокл был рад покинуть корабль, но Каллиадес почувствовал, как у него упало сердце при виде города. Это путешествие было похоже на сон, словно он вернулся в прошлое. Микенский воин стоял на палубе «Пенелопы», гулял с Пирией по залитым лунным светом пляжам, смеялся и шутил с ней. Теперь они были здесь, в конце своего пути. Вскоре он попрощается с ней, и эта мысль пугала его. «Она никогда не сможет полюбить тебя, – сказал он себе. – Лучше попрощаться, чем наблюдать, как она побежит в объятия своей любимой и даже не оглянется и не посмотрит на тебя». Но это было неправдой. Ему трудно было представить, что однажды утром он проснется и не увидит ее лица.

– Ты когда-нибудь видел Одиссея таким сердитым? – спросил Банокл. – Я думал, что он был в ярости, когда мы сражались с пиратами, но сейчас его лицо было таким красным, что, мне показалось, у него из ушей пойдет кровь.

– Он был в ярости, – согласился Каллиадес, вспомнив тот момент, когда царь Итаки попытался причалить к личному пляжу Приама. Маленькая лодка с декеархом и несколькими моряками пошла им наперерез.

– Вы не можете здесь высаживаться! – закричал декеарх. Одиссей побежал на нос, со злостью глядя на этого человека.

– Ты идиот! – заорал он. – Я – Одиссей, царь Итаки! Со мной Нестор, царь Пилоса, и Идоменей, царь Крита! Здесь причаливают все суда царей! Теперь убирайся, или я тебя потоплю!

Декеарх позвал стражников с берега. Примерно двадцать из них побежали вперед, положив руки на рукоятки мечей.

– Мои приказы ясны, царь Одиссей. Больше здесь не причаливают корабли. Ты можете потопить эту лодку, если хочешь, но тогда стражники помешают вашей высадке. Тогда здесь прольется кровь. Я тебе это обещаю.

Каллиадес отошел от Одиссея. Этот человек опозорил его перед командой и перед друзьями-царями. Царь Итаки стоял, моргая от яркого солнечного света, почти потеряв дар речи. Именно Биас приказал своим людям поворачивать, и «Пенелопа» поплыла дальше вдоль бухты. Они причалили недалеко от города, и моряки спустились на песок. Одиссей остался стоять на корме, сложив руки на груди. Цари, Нестор и Идоменей, не разговаривали с ним, покидая корабль. Даже Биас сошел, не сказав ни слова.

Пирия подошла к Каллиадесу.

– Пренебрежение пронзило его сердце, словно кинжал, – сказала она.

– Боюсь, что так. Банокл и я собираемся в город на Игры, – улыбнулся он. – Ты не хотела бы составить нам компанию?

– Я не могу. Меня могут узнать… те, кто может причинить мне вред. Одиссей говорит, что мне следует остаться здесь.

И Банокл и Каллиадес покинули ее.

Молодой микенец спросил стражника у Шеаенских ворот, куда им идти. Затем двое товарищей пошли дальше, свернув в сторону от толпы.

Банокл заметил двух шлюх, которые стояли в тени здания. Он помахал им рукой.