То, что осталось от лаборатории Лисицына — обломки приборов, химической посуды, плотно закрытые банки с реактивами и наготовленными впрок активными зернами, — все пролежало в земле ровно пятнадцать лет.

И снова начался июль.

Как прежде, чернеет терриконик «Святого Андрея»; по-прежнему пахнет в степи полынью; те же самые рельсы тянутся к горизонту, ветками идут к отдельным шахтам; и на железнодорожной станции все выглядит, как будто встарь: бурые кирпичные стены, скамейки для пассажиров, тот же колокол у дверей. Однако над окнами вокзала со стороны перрона теперь висит яркое кумачовое полотнище. Оно появилось недавно. На кумаче, еще не успевшем поблекнуть, крупными белыми буквами — надпись: «Выполним пятилетку в четыре года!»

Близится полдень. Солнце накалило перрон. Асфальт стал мягким, как ковер. Когда начальник станции, надев фуражку с красным верхом, вышел встретить поезд, на асфальте отпечатались каблуки его ботинок. Каждый шаг оставил неглубокую лунку.

Он озабоченно взглянул на станционные пути, забитые гружеными платформами, потом вдаль — на стрелки у выходного семафора, на маневровую «овечку», толкающую к стрелкам товарные вагоны.

«Шестнадцатый почтовый пропустить, — подумал он, — а там с шахт уголь подают — сразу четыре состава. Как вы рассуждаете, дорогие товарищи: где я маневры-то успею? Вот через год расширим станцию, тогда давайте вашего угля хоть сто составов в сутки!»

Начальник вытер носовым платком вспотевшее лицо. Шестнадцатый почтовый — вон, за семафором, раньше срока на минуту.

Поезд подходит к перрону. На паровозе, впереди, — две вырезанные из меди цифры, каждая по метру высотой, и между ними буква: «5 в 4». Цифры с буквой промелькнули мимо, загрохотали колеса вагонов, зашипели тормоза. Поезд остановился — на паровозе тотчас заработал насос: пф-пф!.. пф-пф!.. пф-пф!..

С одной из вагонных подножек спрыгнул молодой человек с чемоданом в руке. Тряхнув головой, он откинул назад длинные черные волосы и посмотрел по сторонам. Пошел, как и другие пассажиры, к калитке, где выход с перрона. По дороге продолжал поглядывать на все его здесь окружающее с каким-то особенным, явным удовольствием.

На нем голубая рубашка с запонками, но без галстука и воротничка, брюки галифе и сапоги, начищенные до сияния. Сапоги новые — поскрипывают при каждом шаге. Походка его упруга, легка.

Выйдя на площадь за зданием вокзала, он увидел кого-то вдалеке и крикнул:

— Танцюра! Васька!

Посреди площади, возле небольшого круглого сквера, стояла обыкновенная телега с лошадью. Оттуда, навстречу приехавшему, бросился другой молодой человек, плечистый, с красным лицом и светлыми бровями — на вид ему было лет двадцать пять или даже несколько больше.

Так встретились старые приятели.

— Ох ты, черт возьми, какой стал! — негромко пробасил Танцюра и всплеснул руками в шутку. — Ну, Петька, здорово! Чемодан твой давай на телегу… Я уж раззвонил, что Шаповалов едет. Все тебя ждут. Как раз и Данилка тут, Захарченко, на руднике…

Они сели рядом. Телега, грохоча по мостовой, покатилась из железнодорожного поселка в степь.

— Чтоб их, не дали бричку на конном дворе… — будто извиняясь, проворчал Танцюра. И тотчас же спросил, оглядывая Шаповалова: — А ты окончил вот рабфак, и дальше что? Еще учиться думаешь?

— Да собираюсь, — ответил Шаповалов.

— Куда?

— Послушай, Вася, ты писал — ты тоже поступил на курсы. Какие курсы?

— Знаешь, врубовые машины скоро привезут. Так я решил на врубовку податься, в машинисты.

— Интересно! А ты ее видел, какая она? Мне не приходилось…

— Кто?

— Да эта машина. Врубовка.

Показав куда-то в сторону поворотом головы, Танцюра, точно мимоходом, бросил, что на номере Семь-бис есть одна машина; пока одна — это им для практики прислали.

Шаповалов с острым любопытством обернулся. В степи, где раньше ничего не было, чуть правее «Магдалины», он увидел городок временных деревянных построек.

— Смотри ты! — воскликнул он. — Тут и будет шахта Семь-бис?

— Семь-бис, ага. По последнему слову техники, шахта-гигант…

Еще зимой, на рабфаке, Шаповалов разыскал на карте Советского Союза, среди обозначений крупных строек пятилетки, значок и этой строящейся на его родине шахты. А сейчас перед ним в степной дали — дощатые стены, леса и пирамиды проходческих копров.

Путь не близкий, ехали долго, и о чем они только не говорили по дороге! Перебрали всех знакомых комсомольцев. Танцюра рассказал о каждом: Лешка Стогнушенко — уже десятник по капитальным работам; Рукавишников Митька — на Русско-Бельгийском комсорг; многие на Семь-бис перешли, на проходку; а Крутоверхая Лелька — та замуж вышла недавно.

— Лелька? — удивился Шаповалов. — Да что ты! За кого?

— Новый тут один. Приехал прошлым летом, служит на спасательной. Бывший комсомолец. — Танцюра усмехнулся. — Ничего… Как тебе сказать? На гитаре хорошо играет.