Однажды зимней ночью ему в голову пришла очень взволновавшая его идея. До сих пор вода и углекислый газ в его приборах превращались в сахар и крахмал лишь с помощью активных зерен, пусть в малой части, но все же содержащих взятый из растений хлорофилл. Теперь Лисицыну подумалось: он уже сумеет обойтись без хлорофилла, он сможет сделать те же зерна только из одних неорганических веществ. А это означало бы — получать крахмал и сахар не завися от живой природы, выйти полностью из-под ее власти. И тут откроется простор большим масштабам!

Ощущая, будто он взлетает на никому не доступные раньше высоты, Лисицын ночью же вскочил с постели, зажег обе бывшие у него керосиновые лампы и начал то быстро работать с пробирками, вглядываться в ход важных для него теперь реакций, то стремительно записывать свои новые мысли.

После этой ночи его работа стала двигаться одновременно в нескольких направлениях. Сейчас ее задерживала скудость лабораторных средств. Не хватало многого, и прежде всего — света: чтобы действовал большой фильтр, керосиновых ламп оказалось недостаточно.

Надо было ждать солнечной погоды. Однако кончился март, а на дворе не прекращалась метель. Дни стояли мутные, небо в облаках, снег — без передышки.

Опасаясь довериться собственной памяти, Лисицын с особенной тщательностью записывал все, что ему удалось восстановить из прежних опытов, и тем более — результаты своих нынешних исканий. Его обстоятельные заметки уже заполнили около четырех тетрадей. В одной из них, самой толстой, по-книжному переплетенной в картон и коленкор, содержался общий расчет всего процесса получения крахмала и сахара — уже в виде примерной промышленной схемы. Расчет был построен на использовании солнечной энергии рядом с электричеством. По расчету, продукты должны получиться почти в десять раз дешевле, чем они стоят теперь.

Еще немного поисков, и это может стать реальностью!

За окнами — слякоть и морось со снегом.

А на душе иногда поднимается какое-то щемящее, грустное чувство. Оно накатывается приступом, внезапно. Лисицыну оно кажется кощунственным, потому что в такие минуты даже работа перестает его радовать — вдруг он начинает думать о самом себе с ненужной жалостью.

Уж слишком он все же одинок. Ему неоткуда ждать ласкового слова. И опять его обуревают воспоминания о давнем, без следа минувшем, которое сейчас раскрашивается в преувеличенно яркие цвета. На ум приходят то две-три его мимолетные встречи с девушками, бывшие когда-то в ранние студенческие годы, то снова — Катенька в концертном зале, то другая Катенька, не похожая на Лунную сонату — земная, простенькая, с подчеркнутым значением угощавшая его пирожными. А Катенька могла бы стать его женой. Любила бы его по-своему. И дети были бы у них. Наверно, хорошо, когда есть дети…

Едва на Волге пошел лед, Лисицын начал уходить на берег, просиживать там целыми часами. На берегу к нему возвращалась привычная власть над собой.

Волга разлилась — далеко в другую сторону по затопленным лугам раскинулась ее ширина. Весной она была быстрая, желтовато-серая, несла обломки дерева и прошлогоднюю траву.

Лисицын с неослабным вниманием смотрел в простор бегущей перед ним воды. Смотрел и чувствовал себя тоже мчащейся частицей, крупинкой в потоке сотен поколений. А струя, в которой он мчится, — это русский народ. Народ древний, народ больших дел, великих страданий, великого сердца. Та женщина, что шла в Нижнем Новгороде с двумя голодными ребятами, и она — русская женщина. Как страшно тогда она взглянула! Но сколько же таких, подобных им, прошло на берегах Волги за всю историю народа, за века!

Сразу жизнь не переломишь. Однако изобилие будет быстро нарастать: дым, мел, известковые породы — все станет превращаться в любое нужное количество сахара и хлеба. Через какой-нибудь десяток лет уж не раздастся безнадежный плач ребенка: «Хлебца!»

Над Волгой сумрачно.

Подняв камешек, Лисицын бросил его в воду. Расходящиеся круги не получились — поверхность воды только всколыхнулась слегка. А там, где камешек упал, закрутился маленький водоворот.

Мысли пробежали по оставшимся еще, но преодолимым трудностям лабораторных поисков и дальше зашли в самую темную область. Скоро он доведет свое открытие до постройки первой действующей промышленной модели. Допустим, вот она уже построена, есть готовый образец. Как быть потом? Как сделать синтез сахара и хлеба привилегией беднейших?

Пока он твердо знает одно: много раз он бывал в положении, откуда не видно ни проблесков выхода, а если напролом идти, то выйдешь.

Кровавым заревом между облаками проглянула малиновая полоса заката. Лисицын встал, пошел с берега домой. Ночью принялся работать.

Вообще он часто работал по ночам. Чем ближе к лету, тем его работа становилась напряженнее.

В одно погожее майское утро Сашка со Степкой подкрались к щели, в которую они всегда подглядывают, и увидели: раскрыв окно, квартирант поставил на подоконник, на яркий солнечный свет, удивительную штуку. Она была вроде приземистого стеклянного самовара, со многими кранами. Все в ней граненое, ослепительно красивое. И сразу от нее вся комната покрылась зелеными бликами. Всюду — зеленые зайчики.

Сашка и Степка, рванувшись с места, кинулись на улицу: с улицы виднее.

А Лисицын — праздничный, начисто побритый — присоединил резиновые трубки, открыл краники. Не отрываясь, следил за началом опыта. Взболтал в колбе пробу раствора. И вдруг заметил: за окном — чуть ли не целая толпа зрителей. Их человек пятнадцать; стоят, глазеют на фильтр. Впереди мальчишки, позади взрослые.

Сдвинув брови, он посмотрел на них недобрым взглядом. С неприязнью крикнул:

— Ну, что вам здесь — театр?