— Заведующий наш велели вам до них на квартиру идти. Вон, калитка в заборе — они за калиткой живут. Там и квартира ихняя.

Лисицыну хотелось спросить у этого хромого, часто ли случаются такие выезды на шахты. Однако по свойству своего характера он был неразговорчив. Помолчав, он кивнул и не спеша двинулся к калитке.

…Жена Терентьева, Зинаида Александровна, не сразу могла решить, что представляет собой пришедший, нужно ли принять его как гостя, как равного, или просто он второстепенный посетитель, какой-нибудь мелкий торговый агент. Судя по одежде, подумалось ей, он вряд ли может быть гостем.

— Посидите, пожалуйста, здесь, — сказала она Лисицыну. — Вы к Ивану Степановичу, наверно, по делу?

— По делу, — подтвердил он.

— Ну вот, и побудьте здесь. Пожалуйста. Ждать придется долго. — Она ушла.

Лисицын сидел в гостиной до вечера, потом его позвали ужинать — стол был накрыт для него одного. Наконец толстая кухарка показала ему застекленную веранду, где на кушетке была приготовлена постель:

— Туточки лягайте. Чи буде завтра Иван Степанович, чи ни.

Утром он уже успел одеться, когда на веранду заглянул сам Терентьев:

— Вы что, не спите, батенька? Ну, милости просим к столу.

— А как вчера на шахте?… — забеспокоился Лисицын.

Иван Степанович ответил: всех людей благополучно вывели из дыма, и пожар потушен.

За-завтраком Зинаида Александровна была веселой и внимательной, не такой, как вчера. Она кокетливо ухаживала за Лисицыным и посматривала на него, словно на живого графа Монте-Кристо. Тридцать лет прожила, и вдруг — на тебе! — из мира таинственных приключений.

Кроме нее и Ивана Степановича, за столом сидела остроносая старуха, которую они оба называли тетей Шурой.

Окна столовой выходят в сад, окруженный высоким забором. В саду серые от пыли акации. А небо сегодня не мутное, а голубое, и сквозь гущу пыльных листьев пучками стрел пробиваются солнечные лучи.

Взгляд Лисицына снова задержался на стене, где в легкой рамке под стеклом — великолепный, акварелью сделанный портрет красивой девушки. Ясная улыбка с налетом озорства сочетается в ее лице с выражением далекой от улыбки мысли и чего-то одухотворенно теплого, в то же время женственно-милого.

Зинаида Александровна заметила, куда Лисицын поглядел.

— Нравится вам? — засмеялась она. — О, это Зоя, Ванина сестра. Недавно замуж вышла, в Москве живет. Муж ее, говоря кстати, — крупнейший адвокат. В Москве один из самых видных. Молодая женщина, эффектная, богатая.

А Терентьев рассказывал о вчерашнем пожаре. Бранил порядки на скверном рудничке — «Святом Андрее».

— Когда остановили вентиляцию, — сказал он, прихлебывая из чашки кофе, — удалось вплотную подойти к горящему креплению. Вот там я вспомнил о вас, Владимир Михайлович, в самом, знаете, пекле… Не обидитесь на меня за это, а?

— А что такое? — спросил Лисицын.

— Я мог бы вас к себе помощником пригласить. Испытать не угодно — недельку-другую на пробу? Служба, конечно, для отчаянных голов. Но, кажется, остальное все… И время свободное будет у вас в избытке, и место… и ток электрический к вашим услугам. Как вы отнесетесь к этому?

— А я аппаратов спасательных не знаю. Я сумею?

— Научитесь! Не боги горшки обжигают!

Очень скоро он в совершенстве разобрался во всех деталях горноспасательной техники. Надевал большой, как водолазный скафандр, шлем с кислородным аппаратом. Ходил в этом шлеме по двору, переносил с места на место тяжести, лазил в нем по лестнице на крышу дома.

— Хорошо, лучшего не надо! — похваливал его Терентьев. — Вот, значит, и в шахте так же сможете работать. Вот и упражняйтесь.

И Лисицын упражнялся.

А на восьмой день он уехал к отцу Зинаиды Александровны — ее отец был начальником штейгерского училища. Привез ему два письма: одно, запечатанное, от дочери и другое, открытое, от зятя.

«Дорогой и глубокоуважаемый Александр Феоктистович! — было сказано в письме Терентьева. — Обращаюсь к вам с просьбой. Податель сего, мой друг Владимир Михайлович Поярков, учился вместе со мной в Горном институте, но по какому-то недоразумению был исключен с четвертого курса. Позже он управлял рудниками в Сибири, приобрел там значительный опыт. Отлично знаю Владимира Михайловича и полностью ручаюсь за него. Покорнейше прошу, я весьма в этом заинтересован, помочь ему экстерном получить диплом штейгера. Необходимые знания у него имеются, речь идет только о формальностях. Приглашаю его на работу к себе помощником, для чего срочно требуется диплом».

Александр Феоктистович прочел письмо и благожелательно хмыкнул: «Ну что ж…»

Так мещанин Поярков стал горным техником — штейгером, как тогда называли.

«Все вынесу, все преодолею»,- думал Лисицын.

С чуждой ему прежде расчетливостью он прикидывал в уме, сколько денег он будет зарабатывать, какую часть отсюда станет расходовать на повседневные опыты и в какой срок накопит сумму, достаточную для постройки первой из своих промышленных моделей.

Когда он приехал в Харьков взять с хранения оставленные там три ящика лабораторных принадлежностей и книг, носильщик на вокзале, у дверей багажного пакгауза, его уговаривал: