На дворе – второе тысячелетие новой эры, 1983 год…. Старая квартира. Время неустанно бежит, а герои "Заколдованной страны" сидят на кухне и пьют спирт из чайника, при этом размышляя: "Неужели для России и всех её жителей судьбой написано быть несчастными". Оказывается издревле русские не могут жить как все прочие народы, то ли ввиду менталитета, то ли ввиду такого географического положения….
– Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Б. Пастернак
На дворе – второе тысячелетие новой эры, 1983 год, осень, октябрь, причем октябрь на зубной манер какой-то неприятно чувствительный, даже ноющий, и с гнильцой. Я сижу в бедной ленинградской квартирке – это 3-я линия Васильевского острова – на кухне и дую чай с хозяйками, Ольгой Кривошеевой и Верой Короткой, женщинами чисто российской, так сказать, родственной красоты. Чай – гадость, кухня… – это нужно быть крупным жизнененавистником, чтобы ее доподлинно описать: потолок протекает и оттого тронут жидко-кофейными пятками затейливой конфигурации, стены в человеческий рост выкрашены безусловно тюремной краской, трубы, вроде гигантского плюща опутывающие их, облуплены и ржавеют, около раковины снуют наши неизбывные тараканы линолеум на полу кое-где отодран, кое-где вздыбился пузырями, – словом не кухня, а чистый срам. Зато, правда, хозяйки изумительно хороши, и это нужно быть видным женолюбом, чтобы их доподлинно описать; со своей стороны, замечу, что лица у обеих не красивы даже, а именно что прекрасны, точно они, помимо всего прочего, еще и дают дополнительное освещение, или как если бы это были не лица, а самого господа бога факсимиле. Из второстепенного, обе – замечательные певуньи и в любой момент, даже не из самых подходящих, могут что-нибудь затянуть под аккомпанемент семиструнной гитары, которую Ольга день-деньской не выпускает из рук; Ольга – легкая и пружинистая, как птичка, Вера будет основательнее, несколько тяжелей, но зато в ней как будто больше любовной силы; они не родственницы, чего живут вместе, мне невдомек, поскольку я с ними едва знаком и, собственно, заскочил в эту квартирку от тоски московской, как говорится, на огонек – эх, кабы это была принципиальнейшая отечественная загадка.
Итак, мы сидели на кухне, пили грузинский чай, скучали за компанию и заводили время от времени скоротечный, беспочвенный разговор. Наконец я не утерпел и с горечью в голосе, но сторожко поинтересовался:
– Девочки, милые, чего же вы так живете?
– А как мы живем? – в свою очередь, поинтересовалась Вера, изобразив глазами недоумение и вопрос.
– Ну, я не знаю: неприютно как-то, если не сказать хуже.
– Ах, вы про это! – вступила Ольга, и черты ее, только что напрягшиеся в ожидании обиды, – так надо полагать, – в то же мгновение распрямились. – Тогда ваш вопрос не к нам, а к советской власти, которая довела до ручки жилищный фонд.
– Жилой, – поправила ее Вера.
– Ну, жилой, – согласилась Ольга.
– Вообще давайте аккуратней обращаться с терминологией, – строго сказала Вера. – Советская власть – это как вас прикажете понимать?
– Ну, пускай она называется как-то иначе, – пошла на попятную Ольга, – это решительно все равно. Главное, что живем мы в едином ритме с родной страной, страна доходит, и в квартире у нас бардак.
Вера добавила к сказанному подругой:
– Эта власть называется – западно-восточная деспотия.
– И как вы не боитесь наводить такую отчаянную критику в присутствии малознакомого человека? – заметил я, имея в виду себя. – А вдруг я в органы настучу?…
– Слава богу, за устную антисоветчину у нас теперь не сажают, – парировала Ольга эту гипотетическую угрозу. – У нас теперь застенчивый такой, квелый тоталитаризм. Вот попробуй я стишок сочинить про социалистический способ производства, тогда конечно, тогда…
Тут Ольга тронула струны и ни с того ни с сего затянула песню:
Края далекие, гольцы высокие,Где ночи черные, где гибнут рысаки,Без вин, без курева, житья культурного, За что забрал, начальник, – отпусти…Вера было взялась подтягивать, но внезапно оборвалась.
– Типун тебе на язык! – сказала она и неожиданно предложила мне выпить спирту, под тем предлогом, что-де какое же это питье – чай для русского мужика; подозреваю, что на всякий случай она решила меня задобрить; я покобенился для виду и согласился.
Тогда Ольга вспорхнула со своего стула, достала из старинного шкапа медицинскую скляночку спирта, перелила его в заварной чайник и только собралась разводить водой, как я заявил, что употребляю спирт в первозданном виде; дамы были приятно удивлены.
Уже я опрокинул стаканчик спирта и уже справился с пожаром, возникшим у меня в горле, когда Вера сказала, глядя на свои ногти:
– Вот мы даже до такой степени живем в едином ритме с родной страной, что в верхах там у них идет реорганизация экономики, чтобы она стала, наконец, экономной, и мы вызвали из санэпидемстанции этого… как его… ну, скажем, специалиста по выведению тараканов.
Я сообщил:
– Насчет тараканов – это все напрасные усилия любви, потому что русские тараканы, как материя: вечны и бесконечны.
– Вообще, – сказала Ольга, – у нас сегодня получается какой-то приемный день. Вот вы пришли, специалист по выведению тараканов должен прийти, оценщик должен прийти и еще мой бывший благоверный придет меня убивать, – он каждый понедельник приходит меня убивать, потому что он по понедельникам выходной.
Меня огорошила эта новость. Не то чтобы я был малый робкого десятка, однако при мысли о том, что с минуты на минуту в дверь начнет ломиться бывший Ольгин супруг, да вломится, да еще, поди, с топором в руках, – во мне мгновенно созрело тягостное, нехорошее беспокойство. И дернул меня черт притащиться на этот обманчивый огонек! Короче говоря, нужно было ретироваться, выждать время и под благовидным предлогом отбыть на улицу Красных Зорь, где я остановился у троюродного брата жены моего приятеля.
– Оценщик-то зачем придет? – рассеянно спросил я.
– А имущество описывать, – как-то скучно сказала Ольга, даже обыденно, точно у нее с детства описывали имущество. – Мы с Верой за квартиру четыре года не платим, и за это нам теперь подчистую описывают имущество.
– Чего же вы за квартиру-то не платите, ведь это нехорошо?
– Из принципа, – строго сказала Вера. – Потому что это не квартира, а хижина дяди Тома. Я сказал:
– Значит, тоже диссидентствуете себе, только чисто в женском масштабе, по маленькой, как у картежников говорят. С политбюро небось боязно расплеваться, так хоть жэку родимому досадить!