Дома Ядвигу ждал объемистый пакет с разнообразными инструкциями. Герцог с поникшим видом сидел в кресле возле бюро и механически перебирал какие-то бумаги. Смысл в его глазах появился лишь тогда, когда его пальцы наткнулись на свиток перевязанный красивой крученной голубой нитью с которой свисала восковая печать.

Ядзя!
– позвал он жену, - сегодня тебя ждут еще в одном месте.

О! День визитов!
– вздохнула полячка, - а ты что такой кислый, Анри?

Я надеялся на покой, но наш неугомонный министр желает, что бы мы с тобой отправились в долгий путь.

Но… а как я оставлю Владка?
– Ядвига побледнела и вопрошающе посмотрела на мужа.

О, раны Господни!
– возведя очи горе буквально застонал герцог, - что ему сделается в Париже, под присмотром слуг и твоего лекаря? Поверь мне, дорогая, ему будет намного лучше, чем нам.

Придется с этим согласится, - герцогиня подошла к супругу и вынула свиток из его руки, - А это к кому приглашение?

Разверни и прочитай. Хотя могу тебе сказать сразу, что это от племянницы Несравненного…

Обычно женщины редко восхищаются друг другом, - произнесла Ядвига, - но вы, мадам Комбале, достойны чувства восхищения! И право, я с великим удовольствием распишу вам подробно как употреблять черный паслен от головных болей. А в случае лихорадки стоит давать настой коры белой ивы.

Вы очень любезны, Ваша Светлость, - ответила Мари-Мадлен. Она сегодня имела "интересную бледность" на измученном каким-то напряжением лице. На коленях у нее лежал пушистый белый котенок.
– Мне хотелось бы с вами обсудить еще один вопрос, который касается только моей особы.

Мое ухо, как говорят на востоке, висит на гвозде внимания!
– с улыбкой сказала полячка, - я почту за честь знать и хранить в себе то, что касается только вас, мадам.

Прекрасная племянница поднялась мягко спихнув с платья котенка. Нервно прошлась вдоль стола на котором Ядвига разложила принесенные снадобья.

Так вот, - начала Мари-Мадлен, - постукивая пальцами по краю столешницы, - я хотела бы узнать… Если такое средство, которое поможет мне.

Вы нездоровы, мадам?
– тихо спросила герцогиня.

Не то чтобы я больна, но у меня какой-то порок, который стал волновать меня именно сейчас… Трудно сказать даже почему… Возможно я боюсь, что это какая-то болезнь, которая неожиданно может привести к моей гибели и он, - тут она судорожно вздохнула, - останется один без поддержки в этом враждебном для него свете…

Ядвига, подчиняясь душевному порыву вскочила с кресла, как всегда сбросив с него подушку и снеся со стола свою холщовую сумку, обняла Мари-Мадлен. Так расплакалась в дружеских объятиях.

Мне тяжело! Все давит!
– вслипывая шептала Ла-Комбалетта, - все противоречит моим самым любимым вкусам! Но я готова ради Господа и него все это терпеть, не видеть и не замечать! Я могу быть кроткой, могу быть здравомыслящей, но иногда…

Успокойтесь, не плачьте. Я все понимаю. Даже о ком идет речь, - тихо-тихо произнесла полячка, - Жизнь женщин - суровая штука. Всегда приходится жертвовать тем, что дорого, ради чести семьи, воспитания детей и прочее-прочее-прочее. Вы там мужественны, как и прекрасны. И, я уверена, имеете еще достаточно душевных сил и для себя и для вашего родственника. И, в этом я еще более укреплена, не имеете никаких страшных болезней. Поверьте мне, я бы почувствовала.

Королева пыталась быть спокойной. Она размышляла.

–  Шахматы кардинала - ничто по сравнению с интригами двора Габсбургов, - думала она, - Но как меня все раздражает порой! А ведь так нельзя. Они ищут повод сделать меня еще более несчастной и еще более зависимой, хотя куда уж более…

Во французском дворе ее томила скука, причем самая банальная и глупая. Потому что это не была ипохондрия, а просто - хандра, в том уменьшительном смысле, который ей дал Фарро. Не хватало красок, не хватало легкости. Тут все казалось подделывалось под первого министра, т.е. требовала благочестия, скромности, благоразумия и прочих благ ставших муками.

О, и как ее этот первый министр раздражал! Раздражал именно своей обходительностью. Как любая женщина она инстинктивно поняла, что попала в тот тип, который нравится кардиналу: женщины с пышными формами и полудетскими лицами. И, хоть ее и раздражала племянница-послушница, она понимала, что во внешности их обоих есть много общего.

–  Вкус, несомненно, есть у старого ястреба!
– с кокетливой злостью прошептала Анна.

Ее раздражало даже та мысль, которая ей часто приходила в голову, что все дамы-шпионки, да и не шпионки в тайне сохнут по кардиналу. Уж больно много разговоров о нем среди дам высшего света, а уж на ранг ниже… Потом она отметала эту мысль вспоминая о тех проявлениях болезни, которые тот старательно прятал перчатками с высокими раструбами… Королева выпрямилась, чтобы придать себе еще более строгую осанку. И снова начала смаковать свое раздражение. Теперь ее раздражало то, что она вообще задумалась о мнимых амурах кардинала.