– Да никак. Обычная его конъюнктурщина. Когда надо, про мальчиков-мажоров запел, потом про церкви, теперь – это. Чувствует настроения, поэтому и держится на плаву… Никогда Шевчука не любил…

– Да какая, блин, конъюнктурщина?! Я к тебе как к человеку…

Приятная Чащину вялая пикировка превращалась в яростный спор. И он сорвался:

– Что ты от меня-то хочешь? Объясни, что? Все эти недели… Только коротко и ясно.

– Хочу?.. Счас. – Димыч сбегал, выключил звук. – Во-первых, я поставил тебе одну из немногих нормальных сейчас рок-песен. Хотел порадовать… А во-вторых, я ненавижу то, что происходит. Я хочу другого и буду этого добиваться.

– Ты уже говорил.

– Да, говорил. И буду еще и еще говорить… И в этих вот четырех строках – картина моего состояния. Я полностью подписываюсь. Да, демократия – это желе такое… вязкость… Согласись.

– Я слушаю.

– И она нас всех отравила. При демократии ничего невозможно делать – только лежать в этом желе и не шевелиться. А то совсем… И мы, мы – дети перестройки, мы хрипим, и задыхаемся, и ждем, когда что-то случится. Настоящее. Когда рухнет эта стабильность. Не так? Неужели не ждешь? Тебе не противно так жить?

– Все, Дим. – Чащину стало невыносимо. – Пожалуйста, иди погуляй.

Сходи куда-нибудь. Я тебе серьезно говорю – мне отдохнуть надо.

От-дох-нуть.

– Денис… Денис Валерьевич! – непривычно строгий оклик секретарши заставил вздрогнуть.

Чащин остановился, заглянул в приемную:

– Да?

– Игорь Юрьевич просил зайти, как появитесь. – Лицо хмурое, нет в глазах приятной и мудрой усмешечки, губы поджаты, уголки загнулись книзу. И Чащин, почувствовав нечто похожее на ужас – неужели в прошлом номере напортачил?! – чуть не вошел к Игорю так, в пальто и с портфелем. Опомнился, кивнул секретарше:

– Понял. Спасибо.

Да, было страшно, как когда-то, когда учительница писала в его дневнике: “Родители! Срочно явитесь в школу!”; когда его, в числе полусотни вчера еще свободных пацанов, вводили в ворота части, а из окон казармы засвистели, заорали с веселой кровожадностью:

“Шпротяры, вешайтесь!”.

Подрагивающими пальцами не сразу попал ключом в щелку замка.

Крутанул, открыл дверь. Вошел. Воздух за два дня выходных стал неживым, каким-то синтетическим, едко пахнуло кожзаменителем…

Чащин включил свет. Бросил портфель в кресло, стащил пальто. Уловил отражение своих шевелений в зеркале. Повернулся, присмотрелся…

Жалкий видок. Жалкий. Ничем не замаскируешь несколько сумбурных недель, ежедневные, то крупные, то мелкие вливания алкоголя внутрь; никак не спрячешь этот страх расплаты за сделанную кое-как работу…

Вчерашний трезвый и более-менее спокойный денек, сидение дома, молчащие телефоны – Чащин отключил и мобильный, и домашний, – кажется, восстановили силы. Даже работать появилось желание. Но вот одна фраза этой то ли Анны, то ли Алены – и все насмарку.

Потер туфли обувной щеткой, поправил прическу, вышел из кабинета.

Захотелось спросить секретаршу, зачем вызывают, что стряслось, но сдержался – это уж будет совсем неприлично. Стукнул костяшками в дверь. Приоткрыл.

– Можно?

Не получив ответа, открыл шире.

Игорь сидел в глубоком кресле возле журнального столика. На столике

– бутылка коньяка, рюмка, тарелка с лимоном.

– Можно? – повторил Чащин громче. – Вызывал?

Игорь поднял голову:

– Что?.. А, Денис, да… Заходи.

– Что-то случилось?

– Случилось. Случи-илось… – Игорь наклонился, достал из тумбочки еще одну рюмку, плеснул в нее коньяка. – Падай.

Чащин опустился на край соседнего кресла. “Ну вот, сейчас начнется”.

Дыхание перехватило, словно он уже хлопнул коньяка и подавился.

– Помянем давай Геннадия Борисыча.

– В смысле? А что?

– Выпей сначала.

Чащин выпил и не почувствовал вкуса коньяка. Только тепло. Сначала в груди, потом в животе.

– Утонул. Такие дела… Вчера вечером позвонили… дочь его… В том же месте, где мы тогда рыбачили… Я как раз на “Эксплоитед” собирался… не пошел, конечно. Тебе звонил, что-то не дозвонился. У тебя мобила, что ли, сломалась?

– Да нет… так, – Чащин вспомнил, что мобильный у него до сих пор отключен, – разрядился.

– Э-эх-х, – протяжно вздохнул Игорь, – прав он был, не так мы живем.

Совсем не так. Вроде, и возможности есть, и силы, а… Ведь этот журнал-то я зачем замутил? Чтоб легче было свои группы пробивать, пиарить. И тебя, Дэн… И вот – затянуло, и ничего уже не хочется.

Музыку не слушаю практически, ничего не читаю, ни за чем не слежу.

Жена, дочки, а тоже… настоящей любви к ним нет. Одноцветность изо дня в день. И как из нее выбраться… Как у “Зоопарка”, помнишь?
–