– Уха из петуха! – гоготали над трупом эти извращенцы. А потом с урчанием жрали суп из убиенной птицы. Жрали ее страх, дикую боль от огненного кипятка; ложками хлебали ее куриное посмертие. Я не могла на это смотреть – выворачивало.

– Ты мне шестьдесят рублей торчишь! – сквозь жевание мелко бросил один гнилозуб другому.

– Это ты мне!

– Цыц! – обычно прикрикивал на них Лёнчик. – У нас натуральное хозяйство!

И бил их ложкой по лбу. Как воспиталка.

Этих упырей я терпеть не могла, а Лёнчику с ними нравилось. То есть, нет, он их терпел, был над ними вроде как король. Они добывали пропитание, а он только лениво командовал. Они были мелки, ничтожны и потому считали Лёнчика за владыку. У них не хватало разума разглядеть его поподробней. Да и у меня – тоже.

Я мнила себя девушкой босса, гордилась своим положением, однако скоро я поняла, что Лёнчик ставил меня в один ряд с упырями. В этот нижний ряд. За одно хочу сказать Лёнчику сомнительное спасибо – за то, что не предлагал меня всем своим хмыреватым товарищам.

Летними ночами мы ходили через кладбище к озеру. Это мечта всего моего детства – ощутить на себе могущество и колдовство ночной лесной воды. Она освобождает, прощает, исцеляет, дарует. Меня согревало солнце, спящее на дне озера.

Меня вообще в этой жизни радовало только солнце. Как австралийского аборигена.

Перед грозой лопотавшая листва темнела; лягухи пьяными от дурмана голосами выпевали, как при замедленном проигрывании: “Кува, кува…”. Запах трав наркотически кружил голову.

Однажды полет моих мыслей сбил, как утку влет, один упырь. От его мерзкой улыбочки разило моральным и телесным разложением.

– Гы, красавица, почем молоко? – спросил он меня, подойдя вплотную.

Привлекло его мое белое, рассыпчатое, творожное тело. Я только что вылезла из воды и сидела на берегу, оглушенная звуками лесной симфонии. Вид этого хмыря с бугра настолько не вписывался в мое идиллическое настроение, что я, как была голая, помчалась от него наутек. Нужно было прямо курнуть с головой в воду, чтобы охладел.

Он, падла, понесся за мной, не сбавляя скорости. Погоня его еще больше возбуждала.

– Лёнька!!! – завопила я. Дикий страх за существование пронизал все мое существо. Ведь если он меня догонит и изнасилует, я не умру, нет. Вот только как я буду с этим жить?

Лёнчик, подонок, даже мускулом не пошевелил ради моего спасения. Он мнил себя молчаливым повелителем.

Меня вдруг взяло зло и одновременно окутала нежная жалость. Будто аленький цветочек внутри меня колыхнулся, напомнив о том, что я должна его беречь. Я взобралась на дерево и, не жалея, пяткой спихивала возбужденного упыря, который карабкался следом. Потом сорвала ветку и хлестнула его по глазам. Я ненавидела себя, за то, что так бездарно распоряжалась своей жизнью; Лёнчика, в которого вцепилась и ради которого была готова на все; и этого упырягу.

Волосы лезли в рот, глаза сверкали зеленым, сама я исступленно орала что-то непотребное. Чисто ведьма. В ненависти много энергии, хватит весь мир взорвать. Бегун же опешил от такого спектакля и рухнул под дерево – ждать.

– Ну сбей меня, как туземец ананас! Собьешь – поешь. – Я была уверена в себе. Впервые за всю жизнь. Я – княгиня Ольга, а не ежик с дырочкой. Я – Богиня.

Только там, сидя ночью нагишом на дереве, я почувствовала, что могу.

Все, что ни захочу. Во мне есть сила, удача, везение, потому что Он меня любит…

В пять утра упыря сморило. Придавленный властным предрассветным сном, он не мог и шевельнуться. Всякая нечисть умирает с рождением нового рассвета.

Олька слезла с верхушки, которую туман одел в прозрачную вуаль.

Около шести утра Лёнчик, случайно проснувшись, увидал в дверном проеме нагую девичью фигурку. Тихое свечение исходило от нее.

Фигурка плавно подошла к его кровати и остановилась…

Олька шла домой с желанием собрать свои манатки и свалить от

Лёнчика. Сегодня ночью она четко осознала, что он не чувствует в ней ценность, что она годится ему для одной только надобности.

Фея впорхнула в дверь, Лёнчик не спал. Время остановилось, чертову избушку словно посетило чудо. Пробуждение в это время сладкое, детское, без примеси грязи. И смотрел он такими удивленными и добрыми глазами, что фея вмиг растеряла всю решимость. Лёнчик снова показался таким родным, что она, став Олькой, без единого слова нырнула в его постель…

Утром Лёнчик, повседневно и лениво, будто выпустил дым сигареты, сказал:

– Ехала бы ты домой, у тебя же есть комната.

Тут меня пристолбило к кровати. Вот сученыш! Прямо в живот бьет!

Решил вымести меня вместе с мусором! Сама виновата: могла уйти с гордо поднятой головой, а придется уползать с поджатым хвостом.

Как больно, как щипет! Прямо будто зеленку на рану льют!

Упырей он тогда тоже вымел – достали. Захотелось Лёнчику одному побыть, подумать. Да и проблем от них больше, чем пользы. Вообще от людей одни хлопоты, один разор. И ведь вымелись, покорные, как овцы.

Никто и рогом Лёнчика не посмел боднуть. Боялись.

Я помню, как однажды к Лёнчику приехали родители. Старенькие, маленькие, жалкие. Хотя папаша в молодости был нагл – по лицу видно.