Не посчастливится ли нам теперь выполнить желание Седова? Я уверен, что там мы отыщем великолепные приморские пастбища для оленеводческого совхоза.

Предписанием поручалось также обеспечить на вельботе продовольственное снабжение островитян — пастухов из порта Амбарчик, где была расположена ближайшая фактория.

Последнее поручение особенно волнует Пинэтауна. Порт Амбарчик расположен неподалеку от устья Колымы, на берегу Восточной тундры, и юноша надеется обнаружить в приморской тундре следы Нанги.

Известие о необыкновенной переправе быстро облетело тундру. Многие сомневались в успешном окончании задуманного предприятия. Поднимая якорь и снова прощаясь с друзьями, мы не предполагали, что второе плавание «Витязя» приведет нас к удивительным открытиям.

Очертания Скалистого мыса с каждой минутой становятся яснее. Уже простым глазом можно различить трещины утеса, нагромождения глыб у его подножия и узкий пляж гальки на берегу маленькой бухты под защитой скал. За крутым выступом Скалистого мыса начинается Морская протока и берег Восточной тундры, где мы должны встретить оленье стадо.

Ветерок слегка надувает грот-парус, и «Витязь» идет малым ходом вдоль высокого берега. Редкий лиственничный лес окончился. Холмистая тундра обрывается к воде голыми скалами. Слева широкий плес Колымы играет ослепительной рябью, а вдали желтеют длинные языки песчаных отмелей.

Пинэтаун лежит на баке, раскинув руки, и смотрит в голубую пропасть неба. Такая небесная лазурь бывает лишь в горах Средней Азии. Окраска неба зависит от сухости и чистоты воздуха. В устье Колымы осадков выпадает не более, чем в сухих районах Средней Азии, а северный воздух необыкновенно чист и прозрачен.

— Пинэтаун, смотри, Восточная тундра!

Юноша замечтался; он вскакивает и вглядывается в пустынные берега. Оленье стадо еще не вышло на побережье — не видно дымов стойбища.

Вельбот входит в крошечную бухту. Скалы хорошо защищают ее от морских ветров и волнений. Здесь глубоко, и наше суденышко выскальзывает форштевнем прямо на гальку берега. Лучшей стоянки для «Витязя» не сыщешь у этих берегов. Пинэтаун закрепляет железные лапы якоря среди базальтовых глыб у подножия Скалистого мыса.

Поднимаемся на вершину утеса, и перед нами открывается Морская протока; пугает ширина ее. Остров Седова синеватой тенью едва виднеется на горизонте, и переправа трехтысячного стада полудиких оленей с новорожденными оленятами кажется немыслимой.

Холмистую Восточную тундру покрывают густые заросли карликовых ивнячков. Они подступают к самому краю обрыва. Глянцевитые их листочки похожи на листья лавра, а макушки срезаны, словно бритвой, на одном уровне. Этот уровень соответствует высоте снежного покрова. Свирепые зимние пурги замораживают и срезают побеги кустарников над снегом.

На юге видны пологие уступы близких сопок, сглаженных древними ледниками. По склонам этих сопок оленьи стада совхоза обычно спускаются к берегам океана.

В бинокль хорошо просматривается весь берег Морской протоки. Скалистый его обрыв внезапно прерывается низменностью речной долины. Там, среди полярной тундры, блестит речка. Она вливается в Голубую лагуну, закрытую узкой песчаной стрелкой.

За лагуной, на высоком скалистом берегу, чернеет груда бревен или сруб полуразвалившейся заимки. Протягиваю бинокль Пинэтауну. Он отрицательно качает головой: зрение у молодого чукчи орлиное, и он хорошо видит покосившийся сруб без бинокля.

— Может быть, у этой одинокой заимки останавливался Чандара? Следы хитрого старика нужно искать вдали от поселков.

— Пойдем смотреть заимку… — нетерпеливо предлагает Пинэтаун.

Шагаем по краю каменного обрыва, с любопытством оглядывая морское побережье. Вдали темнеют скалы Чаячьего мыса — там Колыма вливается в море. Спускаемся в долину, переходим через мелководную речку и снова поднимаемся на высокий берег.

Ого, это не заимка, а скорее полуразвалившаяся деревянная башня. Широкое основание еще сохранилось. Тяжелые бревна необыкновенной толщины образовали четырехстенный сруб. Верхние этажи башни обрушились, и почерневшие, отполированные временем балки громоздятся на земле. Некоторые бревна обгорели и обуглились от случайного пожара.

— Не маяк ли это Дмитрия Лаптева?

Осторожно разбирая кучу бревен, находим доску, вырубленную из целого ствола лиственницы. На черной ее поверхности глубоко врезались буквы славянской вязи:

Снимаю кожаный шлем. Лицо Пинэтауна серьезно: он понимает торжественность этой минуты. Скромные пионеры Северного морского пути не вырезали своих имен на памятнике русской славы.