Женя вытащил сигарету, украдкой затянулся пару раз. Действительно, чего он теряет? Ну, отошьют…

— Не выдумывай, — откликнулся голос.

Женя подошёл к старой широкой лестнице и стал медленно подниматься. Конечно, не отошьют, голос ещё ни разу не врал.… А если он просто ошибается?

— Когда это я ошибался? Давай быстрее!

Да, не ошибался, но это было раньше. Откуда ему знать, что было за это время. Откуда ему знать, что, он, Женя теперь всегда остаётся один, сколько бы девушек вокруг не было. Любых!

— Знаю, всё знаю! Но это не любая, Жека — это Лена! ЛЕНА! У тебя, что совсем крыша поехала?

Женя подошёл к двери зала, остановился. В зале гремела музыка, слова песни, совершенно неразборчивые поначалу, постепенно, к ужасу Жени, становились всё понятнее.

Тороплюсь, спешу!

Тороплюсь, спешу!

Женя повернулся и обречённо двинулся вниз, в гардероб.

— Вернись! Немедленно вернись! — голос пытался заставить.

— Опомнись! Это тебе только кажется, сам подумай — не бывает таких песен, — голос пытался воздействовать логикой.

— Ты же всё равно не выдержишь, дурачок. Это сильнее. Сопротивляться бесполезно! Ты только вспомни, вспомни! Пять минут и всё будет как раньше! Даже лучше, ты даже не представляешь насколько лучше, Жека! — голос соблазнял.

Женя повернулся и вновь стал подниматься по лестнице. Каждый следующий шаг давался всё трудней, хотя душа стремилась всё сильнее. Парадокс! Наконец Женя понял — чтоб привести тело в соответствие с душой, надо ещё немного выпить. Напрасно что-то пытался кричать внутренний ангел, напрасно перед входом в школу угрожающе выстроились аж две коровы, напрасно. Женя скользя по заснеженным улица, за пять минут преодолел и «Столичный» и «Пятое жилстроительство» и даже упал всего три раза.

В «Аракеловском» остатки разума всё-таки взяли верх, и Женя купил бутылку «Российского» вместо портвейна. Прошёл Минпищеторг, детскую поликлинику, дошёл до угла с Августовской, немного подумал и перешёл на аллейку. Снежные хлопья летели всё сильнее и сильнее — редкая для Грозного погода и, конечно же, хорошая примета. Знаменитая кленовая аллейка, летом похожая на зелёный тоннель, сейчас казалось сказочным подземным ходом, прорытым гномами в толще снега. Мерцающие светильники усиливали сходство. Народу на аллейке было полно, — малый брод всё-таки.

Женя тщетно попытался найти укромный угол — куда там! Везде смех, санки, стайки возбуждённой молодёжи, швыряющих снежки — Жене тоже досталось. Может, спуститься в подвал с фотоателье рядом с «Красной шапочкой». Нет, там тоже не протолкаться. Кто-то уже пытается превратить в снеговиков знаменитые фигурки медведя и Красной Шапочки с волком, давших название магазину. К тому же там, рядом, в английском доме опорный пункт милиции. Нет, отпадает, придётся переходить проспект.

На другой стороне проспекта Орджоникидзе всё было не так, казалось, что он пересёк невидимую границу. Аллейка вроде бы та же, но чахленькая. Снег тот же, но людей нет совершенно, и только доносится музыка из ресторана «Кавказ». Женя сел на скамейку, открыл бутылку и сделал длинный глоток.

От обилия мыслей казалось, сейчас лопнет голова. Разве так бывает? Ведь два года, целых два года — ничего. Так, вспомнишь иногда. И вдруг…Что же он, оборотень? Или как этот…одуванчик. Полюбил, разлюбил, опять полюбил. А может — аж застучало в висках — просто скучно стало?

Голос, молчащий уже непривычно долго, грустно отозвался прямо в сердце:

По хребту пробежал холодок. Женя поднял бутылку трясущейся рукой, глотнул, не ощущая вкуса, и чуть не поперхнулся — перед ним стоял чёрный человек в ореоле света. Человек шевельнулся и оказался обыкновенным парнем лет двадцати пяти. Это просто фонарь светил ему в спину.

— Безумству храбрых поём мы песню! — усмехнулся парень. — Что, приспичило? Здесь же ментов полно: и в ресторане, и вон там опорный пункт. Не боишься?

— Будешь? — Женя протянул парню бутылку.

— Блаженным надо помогать! — парень присел рядом, взял бутылку, хлебнул. — Что за трагедия? Баба бросила?

— Нет, — Женю передернуло и парень, заметив это, усмехнулся. — Я бросил.

— Опаньки! Молодец! — хлебнул ещё. — А с чего же тогда трагедия?