— Скажешь тоже! Чё там уметь-то? Растянул её на доске да и скобли потихоньку. — Лёха оценивающе оглядел козлиную шкуру, хозяин который в этот момент спокойно утолял жажду водой из поилки. — Только её надо сперва с солью отмачивать.

— Это ещё зачем? Сохлые шкуры — те правильно, отмокают. А парную не надо. Как сдерёшь, так сразу и мездри пока тёплая.

— Тады давай уже завтра его завалим, а то сегодня на собрании допоздна сидеть. Слышь, Митяй, а тушу-то евоную куды ж девать?

— Так в отходы, на мясо-костную муку. Курям да свиньям без разницы, что бараньи кости трескать, что козлячьи. Понял, рогатый? — обратился Митяй непосредственно к козлу. — Завтра рога свои мне подаришь, а Лёхе шкуру. А до завтра — поживёшь!

Козёл внимательно выслушал человека, глядя ему в лицо узкими вытянутыми зрачками, а затем, подойдя к ограде, чинно опустился на передние ноги и низко склонил голову, выставив вперёд витые рога. Сделав поклон, козёл грациозно выпрямился и отошёл назад.

— Во как! — хохотнул Лёха. — Митяй, это он так тебе спасибо сказал, что ты ему день жизни подарил.

После этих слов благородное животное неожиданно повернулось, внимательно глянув человеку в глаза, и вновь слегка поклонилось, после чего неторопливо направилось вглубь загона.

Проводив последний грузовик, Митяй и Лёха закрыли внешние ворота загона на большой деревянный засов. Привезённые овечки стояли по краю ограды, тесно прижавшись друг к другу. Каждая овца пыталась втиснуться поглубже в стадо, словно пытаясь раствориться среди себе подобных, чтобы подступающее неведомое зло, взыскующее дани, не заметило её среди остальных, а забрало кого-то ещё. Многие овцы дрожали от испуга. Все они, не сговариваясь, стояли, повернувшись хвостами в направлении страшного коридора, как будто сознавали, что опасность исходит именно оттуда. Козёл подошёл к мятущемуся стаду и устремил на него хмурый сосредоточенный взгляд. Под этим взглядом овцы постепенно оттаяли и перестали дрожать, с надеждой глядя на вожака. Козёл приблизился к поилке и сунул в неё бороду, но пить не стал. После этого он подошёл совсем близко к стаду, но так чтобы оставаться на виду, и чинно улёгся, умостив рогатую голову на соломенном настиле. Успокоенные поведением вожака овечки одна за другой потянулись к поилке, а попив, тоже стали ложиться.

— Ты погляди, Лёха, козляра-то у них за главного! Глянь как слушаются его.

— Так они небось не один год за ним ходили… А сколько там на твоих золотых?

— Половина ржавчины. Пал-пятого, кароче… Через пятнадцать минут на собрание надо иттить.

— Ты когда-нибудь видал, Митяй, как козлы дерутся?

— А то! Конечно видал. Они — рогами. Бараны — те лбами шибаются, только треск стоит. А козлы — рогами. Слышь, Лёха, а давай энтого с нашим стравим.

— Во, точняк! Ща мы его сюды… пускай подерутся, а мы позырим!

Рабочие, не торопясь, прошли через загон и коридор и скрылись в цеху, со скрежетом отодвинув створку ворот. Довольно скоро они вернулись по тому же коридору обратно в загон, подталкивая перед собой крупного безоарового козла белой масти с едва заметным кремовым отливом. Митяй с Лёхой остались у ограды, а козёл прошествовал вглубь загона. Подойдя к лежащему приезжему соплеменнику, он деликатно тронул его точёным копытом. Овечий пастырь живо поднялся на ноги, оглянулся и приосанился. Безоаровый козёл тоже принял официальный вид и подчёркнуто вежливо произнёс на парнокопытном языке:

— Разрешите представиться. Я работаю в Мервинском мясоперерабатывающем предприятии, где вы сейчас находитесь, в должности проводника. Царандой пятый ака Провокатор, к вашим услугам.

— Очень приятно! — отозвался винторогий патриарх с неуловимо тонкой усмешкой в голосе. — Алимбек Азизович Искаков, доктор философских наук, член-корреспондент РАН. Шутка, конечно… Этот титул я носил в прошлой жизни. А сейчас… Зовите меня просто Цунареф.

— Какая пикантная неожиданность! А я в прошлой жизни был частным предпринимателем… Выходит, мы с вами оба раньше были такими же прямоходящими как, скажем, вон те двое?

— Прямоходящие, достопочтенный Царандой, бывают весьма разные, как и парнокопытные. Я смею надеяться, что был прямоходящим совсем иного сорта. В каком-то смысле я и тогда гораздо больше походил на себя нынешнего, чем на этих двух несчастных. А могу я поинтересоваться, в чём заключаются ваши обязанности проводника? Кого вы сопровождаете и куда?

— Сопровождаю я, уважаемый Цунареф, всех сюда попавших, вон в те ворота. И эти ворота — о-о-о! — это очень! Очень интересные ворота! Благодаря этим воротам я являюсь, выражаясь метафорически, местным Хароном. А вот этот небольшой коридор — это мой Стикс. По нему я переправлю вас в следующую жизнь. Когда говоришь о вещах метафорически, получается очень романтично, не правда ли? Но к сожалению, помимо романтики, у любого дела всегда есть ещё и практическая сторона. Так вот, практически, дорогой мой бывший Алимбек Азизович, а ныне Цунареф, я приведу вас в убойный цех, где вас, и ваш народ, который вы водили по горам и по долам, переработают на мясо.

Цунареф, качнув кручёными рогами, спокойно и иронично посмотрел в глаза собеседника.

— Знаете, я очень рад, что у нас всё происходит без истерик. — улыбнулся в бороду Царандой. — Мясо… — Четвероногий работник мясокомбината встряхнул шерстистым животом и помолчал. — Ну да, мясо! В этом нет ничего оскорбительного. Собственно говоря, мы ведь и есть мясо. Живое, блеющее мясо. Убойный цех, в сущности, почти ничего не изменит, он всего лишь переведёт это мясо в снятое состояние, так сказать, в инобытие…