— Какой ты мне радиатор поставил? Зараза! На свой трактор нипочем не хотел ставить! Твердил: «Не годится». А на мой трактор этот радиатор у тебя вдруг сгодился!..

— Этот ваш узловой метод — одно самодурство, — не отрывая глаз от окна, сказал высокий. — Отремонтировал я свой трактор, и говорите мне спасибо! Еще чужие тракторы им ремонтируй! Да еще они станут кричать за радиаторы!

Он повернулся и неторопливо двинулся к двери.

— Так куда ж ты, зараза? — крикнул маленький. Его поддержал худощавый, по-городски одетый человек:

— Медведев, стой! Медведев нехотя остановился.

— Ну есть в тебе, Медведев, капля сознательности? — говорил худощавый человек, и на впалых щеках его выступил кирпичный румянец. — Ведь нет, наконец, возможности с тобой работать. Ведь половины не сделал.

— Всего не переделаешь. — Медведев не спеша перевел миролюбивый, невозмутимый взгляд на худощавого. — Ты бы лучше платил как следовает, чем зевать-то.

— Так я, что ли, расценки устанавливаю? Хоть деталь доделай! Хоть станок прибери! Ты погляди, у тебя станок изо всех грязней.

Медведев так же неторопливо перевел взгляд на станок. Грязный, засыпанный стружкой и клочками пакли, станок так резко выделялся среди других, что лицо Медведева отразило мгновенные колебания. Он вздохнул, шевельнул ноздрями, нерешительно приподнял одну ногу, но тут же передумал и опустил ее.

— Чего ты надо мной командуешь? Я колхозник. Он выпятил грудь, с гордостью заключил: — Я больной! — И посмотрел так, как будто болезнь была орден, выданный за особые заслуги.

Он двинулся к двери.

— Вот, видали? — сказал худощавый, обращаясь к Бахиреву. — Вы, наверно, с тракторного, относительно противовесов?

— Да, я с тракторного.

Услышав эти слова, Медведев остановился и вперил в Бахирева свой младенчески ясный взгляд.

— Я получил вашу телеграмму. Моя фамилия Петрушечкин, — представился худощавый. — Ну что ж, пошли.

Бахирев пошел за ним, на ходу оглядывая МТС.

— Не тесновато вам будет?

— Что вы! Такие хоромы! Это вы заводскими масштабами меряете. Я ведь тоже с тракторного. Заболел легкими, посоветовали в район. Воздух здесь подходящий. Но работа! Не приведи бог! Когда приехал, назначили меня заведовать мастерскими, привели в амбар и говорят: «Стены есть? Вот и прибивайся. Вот тебе еще и печать». Так и принял стены, да печать, да сверлильный станок. Сейчас отстраиваемся, но с людьми вот трудно. Взять этого же Медведева. Тракторист опытный и способный к технике. Но вот беда: одной ногой стоит в МТС, другой еще куда-то шагает. И никак не вкоренить в него рабочую психологию. На свой трактор задний мост соберет — залюбуешься. А на чужой как придется!. Работает, работает, вдруг здрасте! Взял да пошел.

— Так я ж больной, — раздался сзади густой голос Медведева.

Бахирев обернулся, Медведев шел по пятам. Он прочно уперся взглядом в лоб Бахиреву и коротко пригрозил ему:

— Давайте платите мне как следовает по больничному. Не то мы с Гапкой по судам, затаскаем.

Бахирев чуть не выронил изо рта трубку,

— Какая еще Гапка?

— Известно, какая, — сказал тракторист и с тем беспощадным добродушием, с каким медведь опускает лапу на муравья. — Как я ее кликну, она напустится — всю эмтээсу мигом разгонит! Чисто здесь будет.

— Михайло, товарищ приехал не по тому вопросу, — сказал Петрушечкин.

— Знаю я, по каким они вопросам ездют! Колхоз по больничным не платит, эмтээс не платит. Мне все должны платить! Ихние тракторы стреляют, они больше всех должны платить.

— Тебе, Михайло, уплатили сколько положено, — возразил Петрушечкин. Но тракторист не слушал его,

— Я ото всех должен получать, а ни от кого не получаю. А я на производстве подстреленный противовесом. Вона плечо-то еще худо подымается. — Медведев двинул широченным плечом и снова наступил на Бахирева: — Платите лучше добром.

Как только Бахирев понял, что Медведева ушибло противовесом, он втянул голову в плечи.

— Есть законы. Мы разберемся. Будет сделано, как надо по закону, — пробормотал он и, весь сжавшись, быстро пошел к правлению МТС. Медведев шел следом.

— Гапка вам объяснит, какие такие законы. Мы с Гапкой до городу достигнем! Увечить увечат, а платить не платят.

Бахирев сутулился и все сильнее втягивал голову — старался по мере возможности уменьшиться в размере. Рука его невольно тянулась к карману: он рад был бы отдать всю свою наличность, лишь бы отвязаться от тракториста. Но как отдашь? Что скажешь? «Вот скверное, сквернейшее положение!» — повторял он про себя и все ускорял шаг. Но Медведев шел за ним неотступно, а маленький секретарь райкома стоял на крыльце, смотрел на них и улыбался. «Прочувствуй, прочувствуй, как нам здесь достаются твои противовесы, — думал Курганов. — Еще бы на тебя Гапку! Таких только Гапкой и проймешь!»

Лишь скрывшись в кабинет директора, Бахирев облегченно передохнул. Здесь было жарко и пустынно. Письменный стол, на нем чернильницы с пересохшими чернилами и графин мутно-розового стекла. Ряд стульев у стены. За большими окнами на выбитой и утрамбованной машинами земле ряды сеялок и плугов, а за ними беспредельная холмистая равнина с далекой кромкой чернолесья. Тяжелый зной и тяжелая тишина. Даже грохот чугунолитейного показался сейчас Бахиреву легче, чем безмолвие и недвижность глинистой земли и сухих трав. Чужды были и безлюдный раскаленный простор, и унылая душная комната, и Петрушечкин с горячечным румянцем на впалых щеках, и головастенький секретарь с его мальчишескими улыбочками. «Понятно, почему здесь больше, чем где-либо, летят противовесы, — думал Бахирев. — Плохие организаторы, плохая организация, плохие кадры, плохое использование техники. Уточнить, где, когда, при каких условиях происходили аварии, и скорее уехать. Хотя, что здесь можно уточнить? Разве тут знают, что такое точность?»