И опять все залило зеленовато-голубой волной. Деревья поднимались будто с морского дна. Сережа наклонился еще ниже, сказал еще глуше и медленнее:

— А в четвертый раз повторяю сегодня: так вот ты какая, Даша — золотой колосок!..

После новогоднего бала они часто бывали вместе, но Даша все робела ходить вдвоем и всегда подбирала компанию. И вдруг Сережа словно забыл о ней. Сперва она объясняла это занятостью, потом забеспокоилась. Недавно она больше часа караулила его, а когда он вышел из проходной, сделала вид, словно повстречались случайно. Он обрадовался, подошел и сказал серьезно:

— Ты меня, Даша, ни в чем не подозревай. Закрутило меня: выступления, совещания, экзамены в техникуме. А главное — сам я сейчас не в себе… Я не я хожу… Обойдется — опять будем вместе.

Сказал — и снова исчез…

Даша тревожно кружилась аллеями, и так же тревожно кружились ее мысли: «Нет, видно, не любит, видно, не всерьез. Если я люблю, так и встала утром — об нем думаю и легла вечером — об нем! Не любит. Однако и не из тех он, чтобы бросаться словами. Что скажет, то и верно. А может, любил — разлюбил? То и случилось, чего я боялась? Что же мне делать?! Что же делать? Уяснить надо, понять! Как увижу его, затороплюсь, будто и не ждала! Остановит, скажу — проходила, мол, мимо. Заговорит — отвечать для началу стану сурово. Лишь бы не подумал, что набиваюсь».

Наконец она увидела Сережу. Он вышел, наклонив голову, пристально глядя себе под ноги. «Что же это? И ходить стал не по-своему! И сам на себя не похож!»

Даша забыла про свои намерения: не сделала независимого вида, не заторопилась, стояла и глядела во все глаза.

«Что же он шею-то не закутал! Ведь снегом обдувает, И шея-то не его — длинная да худущая. Как на газетном портрете».

Она вырезала из «Правды» Сережин портрет и хранила в потайном месте. На портрете Сережа был худой, длинношеий, улыбался на одну сторону и выглядел лет на тридцать.

Сейчас он шел, подергивал тонкой шеей и улыбался про себя одним краем губ, горько, точь-в-точь как на портрете. Даша про себя ахнула: «Довели!.. Дофотографировали!» Хотела подойти к нему, но его нагнали рабочие. Издали увидела Синенького и кинулась:

— Говори, чего с Сережей?

— А, трагедия с комедией, — второпях бросил Синенький. — Твой герой-любовник — харакири!

— Чего, чего? — побежала за ним Даша.

— Наряды порвал, схлестнулся с директором. Эх, обидно!

Синенький ушел, а Даша все топталась в аллее. «Зачем не подошла? Что ж теперь? Ждать? Сколько ждать? Пойти к нему домой! Ой, как же это? — Она бывала у Василия Васильевича, но тогда она не знала Сережу, и все было просто. — А теперь ну как войдешь? Что скажешь при моей-то гордости? Но что мне гордость, есла над Сережей беда!»

И она решительно пошла к знакомому дому. Она постучала несколько раз, но никто не ответил. Она осторожно вошла. В пустой кухне пахло горелым. Из большой кастрюли выползло перестоявшее, пузырчатое тесто и стекало на стол.

— Кто это, мама, вам позволил? — услышала Даша сердитый Сережин голос за дверной занавеской. — Вы не поденщица ходить на постирушки по чужим людям! Чтоб этого больше не было! Обойдемся.

— Так ведь как обойтись? — Даша узнала голос его матери. — Ты денег не приносишь. Мы картошкой обойдемся, а Толик? Ему без масла нельзя!

Потом стало тихо, только скрипнула дверца шкафа, и вдруг почти крик:

— Нате! Продайте! Все продавайте! — Даша вытянула голову и глянула в щель меж занавесками. Что-то коричневое пролетело и распласталось на кровати Толика.

Даша подошла поближе к щели. — И это продавайте!

Сережа схватил из шифоньера и швырнул через всю комнату знакомое, красивое светло-серое. Тот самый макинтош!

Сережина мать заплакала:

— Да что ж это ты? Кричишь! Швыряешь! Ты б лучше получку приносил.

— Все продам, а двести рублей не возьму. Даром буду работать!

Из своей комнаты вышел Василий Васильевич. Глаза его часто мигали, добродушное лицо было багровым, и усы от этого казались еще белее и больше.

«Выпивши», — поняла Даша.

— Разбушевались, — успокоительно сказал Василий Васильевич, поднял Сережин макинтош, осторожно встряхнул и повесил обратно. — Ты, Настя, носом не хлюпай. Отрегулируется. А что внук денег не берет, то правильно. Не в деньгах дело. Такого фрезеровщика не ценят!.. Я б на его месте и сам не взял.

Запах горелого становился все удушливее. Даша кинулась к плите. Она вытащила кастрюлю с кашей и вошла в комнату.

— Я стучалась, да вы не слышали. Я вошла — гляжу, каша пригорела. Я ее вынула.

— Даша? — удивился Сережа и тут же нахмурился. — Ты все слышала?

— Считай, что не слышала, если я тебе посторонняя, — тихо, но решительно заявила Даша. Ей тяжело было видеть Сережино смущение, она обернулась к Настасье Петровне. — Я Толику завтра домашнего масла принесу из маминой посылки. И масло и яички отличные, свои, не базарные. Здесь такого и не увидишь. На кухне тесто подошло. Подбивать или раскатывать?