Бахирев наконец понял, как он выглядит в глазах Беловодова. Эти глаза видели докладные, письма, заявления Вальгана и его приближенных. Они не видели побоища тракторов у заводских ворот. Что же делать? Бахирев растерянно оглядывался, ища выхода и поддержки. Солидные шкафы с книгами, экспонатами. Застекленные фотографии на стенах. С точки зрения этого застекленного благополучия и сам Бахирев, и его спешка, и витающие над ним противовесы, и тракторы с пробоинами представляются странной авантюрой. Но разве можно судить с точки зрения стекла и бумаги? Разве втиснешь в шкаф жизнь со всей ее борьбой, сложностью?

Пока он раздумывал, Беловодов говорил по телефону. Звонил Сталинград. Сразу вслед за ним позвонил Челябинск.

«И с ними так же: бумага, стекло, телефон?» — спрашивал себя Бахирев. Сложная жизнь колоссально разросшегося производства явно не размещалась в этой комнате. Сюда доходило лишь ее бумажно-телефонное отражение!

— Я понимаю, — сказал Бахирев, когда Беловодов положил трубку, — отсюда обрывы противовесов кажутся крохотным эпизодом, а моя настойчивость — авантюризмом. Но если бы вы видели не бумаги, а сами потерпевшие тракторы так, как видел их я…

«Авантюрист» был опаснее, чем показался сначала. Он играл на самой выигрышной струне — на своей близости к жизни. Беловодов хорошо знал эту породу инженеров, ставивших себе в заслугу грязные руки и стоптанные сапоги. Их было много, людей, считавших министерский кабинет Беловодова чем-то вроде грыжи или аппендикса и в самих себе полагающих пуп земли. Беловодов считал, что они не могут не завидовать и кабинет, и машине, и всему обиходу министерско-московской жизни. За их критическим отношением к министерству он видел личную зависть. Предоставь любому из них даже не кресло в министерстве, а один подлокотничек, — и они усядутся с превеликой радостью и будут сидеть! А поскольку этой плеяде не предлагают даже подлокотничка, она пытается по возможности смести самое кресло.

— Понятно. Понятно все, что вы хотите сказать. «Министерство оторвано от заводов». Тезис не новый.

— Я хочу сказать, что заводов стало великое множество. Чтобы избежать бумажного руководства, работники министерства должны обладать многими качествами. Вас я не знаю. Но я знаю, что Бочкарев обладает как раз этими качествами. Я прошу, чтобы мой вопрос был передан ему, когда он вернется.

Бахирев совершил очередную бестактность. Беловодов понял: приезжий из тех, кто будет ходить и жаловаться по всем возможным организациям и инстанциям. Надо было это в корне пресечь.

— Завод знает не только Бочкарев, но и другие! — Он встал. — В министерстве знают и понимают больше, чем вы думаете, товарищ Бахирев. Мы знаем, что вы провалили технологию, вовлекли завод в катастрофу и теперь хотите свалить все на конструкцию и уйти от ответственности.

Бахирев тоже встал.

— Я не ухожу от ответственности. Сочтите меня виновным за прошлое, судите и наказывайте. Я приехал говорить о будущем. О новой конструкции. Она технологичне, дешевле, прочнее той, которая имеется.

— Я уже сказал, есть закон, который запрещает менять массовое производство без должного срока испытаний.

— Я пойду в ЦК! — взорвался Бахирев.

«Так я и знал, — убедился Беловодов. — Из сутяг и кляузников. Обрубить сразу».

— Ваше дело. Предупреждаю, однако, что ЦК мы уже информировали. У них есть заключение специалистов о том, что конструкция работоспособна и срывы зависят от технологической разболтанности завода. В ЦК известны также два решающих факта: первое — это то, что конструкция принята на двух заводах, а противовесы летят на одном — на вашем; второе — это то, что они летели главным образом в той серии, которая выпускалась во время болезни Вальгана, когда завод находился под вашим непосредственным руководством. Это не бумажка, товарищ Бахирев! — Он отодвинул бумаги Бахирева.

Это и есть жизнь! И ЦК об этой жизни знает. Кстати, я туда сейчас позвоню. Возьмите это, — он отодвинул бумаги. — Советую с такими филькиными грамотами больше в министерство не показываться. А тем более в ЦК! Хотя это уж ваше дело!..

Он нажал кнопку и сказал секретарше:

— Просите следующего!

Бахирев едва выбрался из комнаты. Кожа лица опять стала горячей и тесной.

Он пошел в ЦК и позвонил из бюро пропусков. Ему ответил молодой, торопливый голос:

— Товарищ Бахирев? Сменный инженер тракторного? По какому вопросу? О противовесах? Сейчас я уезжаю на завод до вечера. Давайте завтра!

Бахиреву, взволнованному и уязвленному, послышалась в словах излишняя жесткость и торопливость.

«Беловодов уже успел. Позвонил и обрисовал».

Он вышел и остановился у дверей. Машины стояли длинным строем возле заснеженного сквера. Толпы людей спешили по морозной улице. Никому не было дела до сменного инженера Бахирева с его летающими противовесами. "Ждать до завтра? Зачем? Что будет завтра? Что сможет он противопоставить заключению специалистов и словам Беловодова? Кем войдет он в ЦК? Опозорившимся, изгнанным виновником аварий и обрывов? «Производственным авантюристом»? С чем войдет? С не доведенными до конца испытаниями и бездоказательными бумагами в смятых корочках? Он больше всего уповал на убедительность новой конструкции. Но здесь, в ЦК, он будет разговаривать не с конструктором-тракторостроителем, и этот его главный козырь не сыграет. Зачем идти? Не разумнее ли вернуться и как можно скорее накрутить недостающую законную тысячу испытаний, и тогда снова?.. Куда же сейчас ехать? В гостиницу «Москва» или на вокзал за обратным билетом?