Шрифт:
«Не ясно, не ясно, — думал он. — Лицо и судьба Сугробина… Из таких лиц и судеб складывается лицо и судьба завода».
Гуров взглянул на часы.
— Консырватизм, консырватизм… Сыдишь каждый день до ночи, а слышишь одно: «Консырватизм». Надо разобраться по существу.
— По существу! — не выдержав, оборвал Чубасов. — По существу надо снимать одно из двух: либо портрет Сугробина в аллее почета, либо нас с вами!
— А вы поговорите с рабочими, — возразил Гуров. — Каждый скажет, что он вознесся, нормы не выполняет. Цехом не интересуется.
В дверь постучали, и вошел Сугробин. В фетровой шляпе, в макинтоше с иголочки, самоуверенный, улыбающийся, он поздоровался небрежным кивком и свободно, как у себя дома, сел в кресло.
Гуров подал Сереже «Правду».
Видишь? О тебе в «Правде» написано! А ты нормы не выполняешь!
Сережа, не переставая улыбаться, объяснил Чубасову:
— Был пленум обкома комсомола. Потом послали по заводам для передачи опыта.
— И в рабочее время отвлекался, — сказал Гуров.
— Было дело… Тут у меня одна идея… Насчет кокиля.
— Постой… — сказал Чубасов. — У тебя же была идея о центрифуге? И о шестерне…
— Меня эти идеи, ну, просто одолевают, — засмеялся Сережа.
— Так надо ж до конца доводить! А как фреза? Сережа помрачнел, потом вскинул голову.
— За свою фрезу я говорить ничего не буду. Ну вот есть ценная фреза, это да! Фреза Савича и Карасева с Кировского завода. Мне сам Савич подарил одну. А ведь нам в цехе часто нужны такие фрезы. Ну, моя плоха, а почему Савича не внедряете? — обратился Сережа к Гурову. — Косность ваша.
— Ты постой, — нахмурился Чубасов. — Люди постарше тебя.
— Ну, положим, у нас, у начальников, и косность, — сказал Гуров, — начальникам по всем книгам положено быть косными! Но рабочий на хорошее тянется. Была б фреза ценная, рабочие б требовали. Не все же скептики, есть и трезвые головы!
— Внедрять надо! — сказал Сугробин. — Была б моя воля, я б внедрял и внедрял. Подумал, бы по каждой детали, по каждому участку, что можно сделать. Ух, сколько тут еще! А у нас нормы по шаблону увеличивают, а о производительности не заботятся. Вот сейчас обрабатывал я деталь, за которую три года назад платили в два раза дороже. А что вы мне дали, чтобы повысить производительность? — вызывающе обратился Сугробин к Гурову.
— Инструмента у тебя больше.
— Так это ж я сам сделал. А вы?
— У тебя возросла квалификация.
— Так это ж опять я сам ее возрос! А вы?
— Вот! — обернулся Гуров к Чубасову. — «Я» и «вы»! Неправильно понимает свое положение передовика. Говорит, много можно внедрить, а сам и одной фрезы не довел до дела.
— Да, это верно, фреза не на всех операциях хороша—согласился Сережа. — Резцы у меня нежные. Я ее, фрезу, дорабатываю и вот-вот доработаю.
Самоуверенностью и легкомыслием веяло от слов, от голоса, от позы.
— Есть у тебя заключение лаборатории резания? — спросил Чубасов.
— В шкафу. Сейчас принесу.
Сережа быстро пошел к двери, полы макинтоша развевались, и сдвинутая на затылок шляпа держалась чудом. Гуров блеснул вслед острыми глазками и сказал сиплым басом:
— Ходит птычка весело…
Чубасов, невольно улыбнувшись, припомнил старые стишки:
Ходит птичка веселоПо тропинке бедствий…— Шума много! — продолжал Гуров. — У нас лучше есть рабочие, только делают и молчат. Вот хоть его же, сугробинский дружок, Луков. — Гуров указал на полуоткрытую дверь приемной.
В приемной сидел Кондрат. Гуров окликнул его:
— Костя, ты ко мне?
— Не. Я Сугроба дожидаюсь.
— А ты войди. Садись,
Кондрат вошел, снял шляпу и неловко сел на край дивана.
— Вот ты нам и скажи: как обстоит в цехе с рационализацией? Есть интерес? — опросил Ивушкин.
Луков огляделся, пытаясь понять, чего от него хотят, и проговорил:
— Если рабочий что придумает, ему деньги дают, и смысл есть.
— А ты давал предложения? — Маленькие глазки Гурова смотрели любовно. Сильная фигура Лукова, его немногословная речь, его добродушно смущенное лицо были Гурову по душе. — Изомнешь! — Он вынул из рук Лукова шляпу, положил на стол.
Чубасов подумал: «А тот даже не снял!»
— Я в том году давал два предложения, — неторопливо ответил Луков Гурову.
— Помогали тебе или тормозили?
— Зачем тормозить? Ничего меня не тормозило.
— А в этом году у тебя были предложения? — спросил Чубасов.
Кондрат подумал.
— Не. В этом году не было. — Голос его звучал подкупающим добродушием. — Так у нас же теперь все усовершенствовано! Больше ж нам нечего применять.
— Так-таки и нечего? — Чубасов подсел на диван к Лукову. — Ну, а что ты скажешь о фрезе и головке Сугробина?