Он был там. Лежал, как стоял — тогда, когда все бежали. Ради лишних секунд и чужих жизней. Закрытый телами изрубленных врагов, всё ещё сжимающий в руках оружие, заколотый в спину — и не раз. Человек, ставший не самым близким — самым надёжным.

Песня стихла.

Усталые шаги. Довольный, как кот, притащивший хозяйке мышь, Харальд. А перед глазами — отпечатавшееся на сетчатке, замершее сияние. Дэффид. Не убитый — разливающий вино, смеющийся. Неужели его нет? Неправильно! Кто же будет чесать сиду за ухом — годы спустя, в её каменном городе?

— А правильная вещь — гнутая лестница. Мне рубить с руки… — начал издалека, растягивая удовольствие от рассказа о подвиге, осёкся, — Немхэйн, почему у тебя лицо в слезах? Мы победили!

— Это солнце.

Только если солнце — почему так темно? А если не так — разве сиды умеют лгать? Нет, не умеют. Как и звери — а Немайн зверь. И света вокруг полно — сверху и снизу, небо и снег, и снег можно подбрасывать к небу. Вокруг опушки — сосны, звенят и пахнут. Рядом — чёрная с кремовой шлеёй шкура, умные глаза, и все четыре лапы на месте. Нуада! И в одной — табличка.

"Пора."

Уходить не хочется. К чему новая, чужая земля, когда здесь — восхитительный лёгкий снег? И можно взмахнуть лапами, и шерсть отца заблестит, как зыбь на летней реке? А он фыркает насмешливо, и табличку переворачивает.

"Мы идем в Ирландию, дочь. Надо торопиться, пока лёд не растаял. Мама уже торит дорогу!"

Какое растаял? Да он только встал! Неужели идти настолько долго? А хочется поиграть, и побегать! Печальный вой сам выливается из горла.

"Надо, дочь. Там земля наших предков, которую они когда-то отдали врагу. Надо вернуть."

Древность, воняющая мхом! Причём тут Немайн? Ей хорошо здесь, среди сосен! А вот развалиться брюхом кверху и смотреть насмешливо, вылизывая живот. Хотите — берите зубами за хвост, волоките, а сама — ни шагу!

"Не понимаешь?"

"Нет. И понимать не хочу."

"Тогда — живи тут одна. А мы с мамой уйдём. Мы — помним."

Лежать, смотреть, как тают снежинки на подушечках лап. Отец переступает с ноги на ногу, выгрызает из шерсти ледышки. Фыркать, рассматривать фигурные облачки, пока не рассеялись: это как тетерев, а то — как заяц, а это… Это совсем непонятно что, но интересное!

"А новое место тебе не интересно?"

"Нет. Мне тут нравится. Ведь если я уйду, это место тоже кто-то займёт."

"Выбирай. Ты уже много лет, как взрослая, хотя и притворяешься щенком. Останешься одна — не пропадёшь."

Это правда. А потому — перевернуться на брюхо. Встать. Встряхнуться. Сделать шаг. Вспомнить — когда-то ты выбрала иное, хотя выбирала — не ты. Не совсем ты. Совсем не ты? Опустить поднятую лапу — на место.

"Не пропаду. Приходите в гости."

"Далеко, дочь."

"Какая разница? Моя земля — здесь. Так получилось."

Нуада топчется на месте.

"Тогда — прощай. Помни нас!"

Резко поворачивается, делает первые тяжёлые шаги, которые качают землю. Он обернётся? Нет, он переходит на рысь, лапы ложатся след в след — передние на место задних. Запах сосен становится едким, и от этой горечи на глаза наворачиваются слёзы, мир становится мутным, плывёт… Сквозь шум пробивается голос мэтра Амвросия:

— …бывает. И от пения — оно требует сил, и от душевного напряжения. Даже от яркого света. Причём тут пророческий сон?

— Похоже, — гудит Харальд, — ну, придёт в себя, расскажет.

Невесёлое. Уши свисли, глаза упёрлись в настил над головой. Харальд забеспокоился. Раз Немхэйн молчит — значит, знание не для любых ушей.

— Короля позвать?

Вялые треугольники не дёрнулись.

— Отыскать Ивора? Учениц?

Тишина. Смотрит сквозь, даже не моргает.

— Дэффида?

— Он убит.

Вот и говори — приёмыш!

Почуяла смерть отца — и когда родная дочь, сверкая кольчугой, как рыба чешуёй, смеясь, влетела в город на быстроколёсой колеснице, крича о победе и славе — сида всё-таки поднялась на ноги. Чтобы сестре не принесли горе чужие.

— Мы сироты, Эйра… — вышептала. И рухнула ей на грудь. Та потом говорила — не нужда утешать сестру, умерла бы сразу. Слишком страшный переход от радости — к скорби.

Выяснилось, что Немайн помнит не только смерть отца — все, кто при взгляде с башни представал безликими фигурами, вдруг обрели лица. Её спрашивали: где кого искать — и она отвечала.