Поезд тронулся, и перрон потихоньку побежал назад. К этому моменту на столе уже была разложена закуска, заботливо собранная женами музыкантов. Тут же красовалась бутылка водки, еще одна или две пребывали в качестве резерва, стыдливо прячась в сумках. Места на столе явно не хватало, так как треть стола занял небольшой кассетный магнитофон с двумя отстегивающимися колонками. Заботливо перемотанная дома кассета содержала полную фонограмму только что записанного и сведенного альбома. Прослушивание и трапеза с возлияниями начались одновременно.

Скажу вам честно, все пирушки крематорской компании к тому времени лично мне уже набили оскомину. Я всегда был сторонником большой доли импровизации во всех процессах, включая застолье. А у группы к тому времени выработался настолько определенный сценарий попойки, что заранее было известно, кто и что скажет после каждой дозы алкоголя. Согласитесь, порой подобное однообразие утомляет. Поэтому, минут через сорок после начала, выпив лишь несколько рюмок, я ушел в наше второе купе (соседнее) и сел читать книгу. Это было не так уж просто. Через каждые пятнадцать-двадцать минут, по дороге к курительному тамбуру, кто-нибудь всовывался и звал меня к столу. Но я все же пытался углубиться в книгу, хотя делать это становилось все труднее. Слышащиеся через переборку голоса ребят становились все громче – алкоголь неумолимо делал свое дело. Я понял, что уже несколько минут всецело погружен в их разговоры, хотя глаза мои продолжают скользить по буквам на странице. Я захлопнул книгу и отправился к честной компании…

Лишь когда мы выпили еще по паре рюмок, я понял, что вскоре празднование закончится. Было всего лишь четыре часа дня, но все уже были сильно навеселе. Мурашова по дороге в тамбур стошнило прямо в коридоре, и, можно сказать, это стало началом конфликта. Дело в том, что еще в самом начале нашей поездки проводница вяло попыталась подселить кого-нибудь на два пустых места в наше купе. Но мы решительно сообщили ей, что не для того покупали билеты на два полных купе, чтобы с кем-то соседствовать. Тогда она недовольно удалилась, но сейчас ее претензии были куда более реальными. Во всем вагоне гуляло лишь крематорское купе, так что виновник происхождения блевотины вычислялся моментально. Проводница появилась в дверях купе и спросила, кто «набезобразничал в коридоре». Ответом была общая пауза, потом Андрюха Мурашов промямлил, что мы здесь ни при чем. Говоря по чести, тогда все еще можно было остановить. Проводница предложила убрать в коридоре, и конфликт был бы исчерпан. Но алкогольный дурман не оставлял никаких шансов для мирного разрешения спора. Когда проводница удалилась, оставшиеся в сознании продолжили банкет, хотя его течение становилось все более хаотичным. Кто-то уже лег спать, остальные пытались «веселиться». Я отошел в тамбур покурить, а когда вернулся, узнал неприятную новость. В мое отсутствие приходил поездной милиционер – в то время с каждым пассажирским составом для поддержания порядка ездил такой персонаж. Не знаю точно, что именно он услышал от остававшихся в купе, но смысл этой речи выражался коротким русским выражением «иди ты на х..».

Не подумайте, что мы всегда путешествовали со столь наглыми закидонами. Обычно все происходит мирно и спокойно, и на моей памяти это, пожалуй, было самым крайним проявлением хамства со стороны нашей компании. Я подчеркиваю: именно компании, ведь каждый нес свою долю ответственности. А насчет хамства – это тоже правда. В вагоне ехало множество пассажиров, и, наблевав в коридоре, Андрей «плюнул в душу» каждому. Вообще, в данной ситуации мы больше всего походили на стаю пьяных гопников…

Я еще надеялся, что все обойдется. Заставил всех еще двигающихся укладываться спать. В этот момент любой поездной вор мог грабить «Крематорий», одновременно громко распевая песни, – никто бы не очухался. Поэтому я растолкал Мурашова и попросил его закрыть купе изнутри. Он обещал мне это, перемежая слова счастливым смехом идиота. Через несколько минут я подошел к двери купе и спокойно распахнул ее – все спали. Лишь с третьей попытки удалось добиться, чтобы дверь была закрыта и заблокирована на защелку. Я пошел в свое купе, закрыл дверь и через какое-то время тоже заснул. К тому моменту часы показывали лишь начало седьмого…

Проснулся, а точнее очнулся, я от удушья. И лишь только открыл глаза, как их нестерпимо стало щипать. Со своих полок поднимались столь же недоумевавшие ребята. Дверь в купе была приоткрыта, но ограничитель не давал ей открыться дальше. «Немедленно откройте двери!» – грозно командовали из коридора. В подобной ситуации вряд ли стоило упрямиться, и кто-то из нас открыл защелку. В тот же миг в купе ворвались люди в противогазах и начали метелить нас руками, ногами и дубинками. Полуодетые, мы пытались прикрывать голову и другие наиболее уязвимые места, но, боюсь, это получалось не слишком хорошо. Через пару минут, дав выход своей кровожадности, менты – а это, конечно, были они – закончили избивать нас и приказали в одну минуту собрать вещи и выйти из вагона. Никаких слов они не слушали, напротив любой звук сулил говорившему лишний удар. Менты торопились – поезд стоял на станции Вологда чуть больше пяти минут. Уже к середине этого срока, через три-четыре минуты после начала антитеррористической милицейской операции, мы выходили из вагона. На перроне на тридцатиградусном морозе переступал с ноги на ногу, без куртки и в одних носках, наш звукооператор Сергей Овсянников, первым вышвырнутый из вагона. Он тут же надел вынесенные вещи, и нас повели к зданию вокзала, где находилось отделение транспортной милиции. К этому моменту Андрею Мурашову свернули на бок нос, Григоряну разбили лицо и поломали очки, Серегу Третьякова, которого невозможно разбудить сразу, просто огрели несколько раз по спине резиновой дубинкой. Один из ударов попал ему по нервному окончанию на локте, после чего он долгое время ощущал боль в руке. У меня тоже было разбито лицо, кроме того, тщетные попытки увещевать милиционеров подарили мне несколько ударов ногами по туловищу…

Если в самом начале избиения никто из нас еще ничего не понимал – со сна и от действия слезоточивой «Черемухи», то сейчас уже мысли удалось как-то систематизировать. Несмотря на то, что мы вели себя не лучшим образом, действия ОМОНа были явно неадекватными правонарушению. Что касается применения слезоточивого газа в пассажирском вагоне как ответ на заблеванный коврик – это, вообще, ни в какие ворота не лезет, а с точки зрения правомерности применения является противозаконным…

Нас ввели в помещение милицейского пункта, и навстречу поднялся немолодой дежурный в чине старшины. Считая себя наиболее дееспособным (как наименее выпивший), а также являясь директором группы, я произнес старательно заготовленную фразу: «Товарищ старшина! Мы – музыкальный ансамбль из Москвы. То, что нас в столь грубой форме сняли с поезда, – незаконно…». Я мог привести еще много аргументов в нашу пользу, но один из конвоировавших нас сержантов ударил меня по лицу. Попытка диалога была прервана, причем старшина не только не остановил сержанта, но еще и прочел нам пятиминутную лекцию, из коей следовало, что все москвичи – говно, суки и так далее.

Минут через пятнадцать нас посадили в прибывшую милицейскую машину и отвезли в местный вытрезвитель. В приемном помещении нас встретили два милицейских сержанта, а за почти барной стойкой сидела и что-то писала женщина – майор медицинской службы. Невзирая на риск снова получить по лицу, я вновь попытался сделать заявление. На этот раз меня не прервали, хотя на мою речь никто как бы не прореагировал. Откуда ни возьмись появился мужчина в белом халате, из-под которого виднелись форменные милицейские брюки. Он назвался медэкспертом и попросил Григоряна встать. Мне не совсем понятно, почему он выудил именно Армена, предположу – фамилия Армена оказалась первой по алфавиту. Итак, группа сидела на лавке у стены, за стойкой напротив находилась майорша и еще один работник вытрезвителя чином помельче, слева и справа тусовались конвоировавшие нас милиционеры, а на середину медэксперт вывел Армена и попросил встать в позу Ромберга.

Для тех, кто не в курсе, поясню, что такое поза Ромберга. Стоя с закрытыми глазами так, что ступни ног расположены на одной линии: мысок одной – к пятке другой, вы вытягиваете руки вперед и растопыриваете пальцы. Затем вас просят указательным пальцем каждой руки дотронуться до кончика носа. Обычно эта поза применяется для определения состояния опьянения или сотрясения мозга. И в том, и в другом случае очень трудно сохранять равновесие, а уж тем более попасть в кончик носа с закрытыми глазами.