Бог его знает, может быть, они правы, и с позиции прорезающейся взрослой рассудочности более естественным было бы осудить виражи безудержной молодости или, по крайней мере, не вспоминать о них? Но нечто смахивающее на предательство присутствует в принятии новых правил игры по отношению к тому, что осталось в безвозвратном прошлом. Стоит ли этапы собственного пути заменять причесанными оценками сегодняшнего дня? И (положа руку на что угодно) о чем же вспомнить перед смертью как не о брожении сока юности, пьянящего больше, чем весь алкоголь мира . Кстати, жизнь человека вообще можно уподобить приготовлению вина: генетический набор человека можно отождествить с сортом винограда; уровень жизни семьи – с качеством почвы; воспитание приравнять к смешиванию в пропорции винных компонентов; инстинкты и поиски юности – брожение виноматерьяла; появление новых принципов и собственной линии жизни сравнимы с прессованием и отделением жмыха; зрелость – это осветление вина и выпадение осадка; и наконец после выдержки – породистый вкус мудрости, понявшей светлую сущность собственного конца, называемого смертью (употребление вина) как переход качества из одной формы в другую. Конечно, это слишком идеалистический взгляд, ведь зачастую выжирается недостоявшая брага. Так что я, пожалуй, принесу ложную респектабельность в жертву объективности, и да здравствует бесшабашное и спонтанное прошлое!

…Абсолютное большинство наших «застолий» (в которых стол присутствовал не всегда) носили, я бы сказал, импровизационный характер. Мы могли сорваться с места и направиться в черт знает какую даль, чтобы провернуть какой-нибудь авантюрный розыгрыш, или спокойно переиграть намеченные планы – словом, финал почти всегда был непредсказуем. Конечно, в этом не было ничего супероригинального, и именно так развлекались 99% нормальной (физически и умственно) молодежи, но спонтанность того загульного досуга, помноженная на нашу с Арменом открытость и контактность, раскрыла для нас множество самых разных дверей. Генеральские дачи и голые студенческие общаги, ресторан ВТО и котлетные, богема и полууголовные элементы, свадьбы и поминки, космонавты и проститутки – все контрастировало и вытекало одно из другого. Так что впечатлений и тем для песен мы набрались впрок. Да и персонажи наших опусов в большинстве своем имеют реальных прототипов (классические примеры: «Хабибулин» и «Глотатель портвейна», «Посвящение бывшей подруге» и «Безобразная Эльза»), а в «Тане» вообще суммировалось несколько реальных Татьян (конечно, не в пику великому русско-абиссинскому поэту А. С. Пушкину)…

…Итак, мы непринужденно отвязывались с героями наших будущих песен (естественно, отдавалось должное и героиням), а уже упоминавшаяся «импровизационность пития» не давала скуке проникнуть в наши сплоченные ряды…

…Несмотря на нашу алкогольную занятость, песни рождались удивительно легко, а соответствующие их духу аранжировки вообще находились «на раз». Обычно, когда Армен притаскивал новую вещь, я сразу хватал вторую гитару и, слушая песню впервые, начинал подыгрывать свой первый ассоциативный мысленный ряд. Этот первый прогон мы записывали на дохлый магнитофон «Маяк-202», и в 99 случаях из 100 первое совместное исполнение-размышление содержало основную идею аранжировки. Приблизительно так же материализовались и мои опусы. Текстовые шероховатости корректировались совместно, ведь зачастую лажа со стороны видней. Характерный пример такой коррекции: одно место в песне «Мусорный ветер». Когда Армен впервые спел мне будущий хит, слова припева выглядели следующим образом: «…и станет звездой актер бродячего театра…». Мне сразу резанул ухо лишний слог в слове «театра», который, проглатываясь, звучал как какая-то «тятра». Осознание этой ложки дегтя постоянно крутилось у меня в мозгу, и спустя несколько дней я выдал гениальный по простоте вариант: заменить «театра» на «цирка». Лишний слог пропадал, а фраза обогащалась дополнительным смыслом…

…Может быть, эта естественная легкость песен ощутима, по крайней мере наркоманы, в большинстве своем обладающие более короткими ассоциативными связями, довольно часто считают нас своими, поскольку, по их мнению, основная масса наших песен написана под воздействием наркотика, то есть спонтанно, за один раз. Не стану имитировать абсолютную девственность в данном вопросе, но необходимое для творчества состояние является наркотиком само по себе, и глупо заменять его химическим или растительным суррогатом…

Наши частые выступления перед самой разной аудиторией слились в некий веселый, но довольно однообразный сейшен. Хотелось чего-то нового, например выступлений хоть в небольшом зале (на большой не было аппарата, к тому же за крупными залами бдительно наблюдало «хлопающее» во всех иных отношениях административное око)…

Где-то в октябре-ноябре Армен познакомился в «Ангаре» (пивняк на Лесной улице) с парой приятных молодых людей. Все тогдашние пивные разговоры в молодежной среде так или иначе касались музыкальной темы. Не обошлось без этого и на сей раз. Оказалось, что наши новые знакомцы являются участниками группы «Металлолом», а один – лидером группы и автором песен. В официальной жизни (документы, милиция, работа) он был зарегистрирован как Михаил, но все друзья называли его Мефодием. Впоследствии он создаст довольно известную группу «НИИ Косметики», а тогдашний «Металлолом» никакого отношения к «металлу» не имел – просто репетировали ребята в подвале, над которым находился «Металлоремонт». Но самым интересным было то, что подвал располагался в широко известном Булгаковском доме на Садовом кольце, и Мефодий со своими чуваками были готовы предоставить свою репетиционную базу для нашего концерта.

В первоначальном варианте это выступление должно было состояться в декабре, но неожиданно «дал дуба» (скончался) министр обороны Д.Ф.Устинов, и траурные мероприятия блокировали Садовое кольцо. По этой причине концерт был перенесен на 5 января 1985 года. Наверно, именно эти подвижки и нарушили систему, по которой народ попадал на концерт (специальные сталкеры встречали зрителей у театральной кассы вблизи метро «Маяковская» и партиями приводили в подвал). В задрипанный почти погреб набилось больше ста человек. Концерт прошел «на ура», были исполнены все наши многочисленные суперхиты. После окончания состоялся крематорско-металлоломовский банкет – если можно назвать банкетом большое количество портвейна с маленьким количеством плавленых сырков. Разъезжались в прекрасном настроении, оставив часть аппарата, за которым собирались заехать через пару дней. Но на следующий день раздался телефонный звонок, и взволнованный Мефодий попросил срочной встречи. Оказалось: придя на репетицию, «металлоломовцы» увидели дверцу родного подвала опечатанной и увешанной новыми замками, от которых у них не было ключей. Попытавшись что-то разузнать во дворце культуры, предоставлявшем «Металлолому» данный репетиционный подвал, Мефодий услышал от директрисы ДК взволнованный шепот о КГБ и о подпольном концерте запрещенного «Крематория»…

Такое сообщение Мефодия нас совершенно не обрадовало. Мы поняли, что дело приняло серьезный оборот, и начали раздавать на сохранение друзьям оригиналы записей, обложек альбомов и т.д.

Стоит ли сейчас вспоминать в деталях все, что тогда происходило? Тем более что каждый день приносил новые подробности. Я остановлюсь лишь на главном. Милиция провела нелепую и унизительную проверку паспортного режима на квартире у Димы Бродкина, после которой с ним беседовал следователь МВД. Следователь расспрашивал о группе «Крематорий», на что Бродкин сказал ему: «Зачем их искать, они сами могут к вам придти!». Но ментам, видимо, нужно было еще больше «нагнетать» обстановку, чтобы посильней напугать нас, и Диме ответили, что «время для этого еще не пришло». В то же время другой милицейский следователь склонял Мефодия к тому, чтобы в момент, когда мы будем звонить ему, назначить нам встречу и сообщить ее время и место следователю. Тогда мы решили, что надо брать инициативу в свои руки и избавлять наших друзей от неприятностей. Мы попросили Мефодия созвониться с ментами и сообщить им о времени, когда мы собираемся подъехать к подвалу за аппаратурой…

В назначенный час «Крематорий» в полном составе (я, Армен, Пушкин и Россовский) ожидал во дворе Булгаковского дома. Дворик этот всегда был тихим, хотя от людного Садового кольца отделяется лишь низкой аркой. Никого не было, и вдруг все арка заполнилась движущимися людьми. Во главе процессии шел человек в штатском, и под мышкой у него поблескивала папка для документов. На шаг позади него шли два милицейских сержанта, за ними следовали веером несколько рядовых, а сзади кучей шли пять или шесть дружинников в повязках. Все это напоминало сцену из детективного фильма или репортаж о поимке иностранных шпионов. По мере приближения к нам вся эта ватага редела. Дружинники остались у самой арки, чуть позже остановились милиционеры, и непосредственно к нам подошел лишь штатский.