– Если бы можно было понять, - сказал он, - о чём говорят камни, цветы, дождь! Очень может быть, что они зовут, зовут нас, а мы не отзываемся. Когда же люди станут слышать, прозреют? Раскинут руки, чтобы объять камни, цветы, дождь, людей? Что ты об этом скажешь, хозяин? Твои книги, что они говорят?

– Чёрт бы их побрал, - сказал я, употребив любимое выражение Зорбы, - чёрт бы их побрал!

Он взял меня за руку.

– У меня есть идея, хозяин, только ты не сердись: надо собрать все твои книги в кучу и сжечь их. После этого, кто знает, ты не глуп и славный парень… может быть из тебя кое-что и выйдет!

«Он прав, он прав!
– воскликнул я про себя, - он прав, но я не могу!»

Зорба колеблется, раздумывает, потом, спустя минуту говорит:

– Я кое-что понимаю и…

– Что же? Говори!

– Не могу это выразить. Но мне кажется, будто я что-то понимаю. Если же я попытаюсь это сказать, я могу все погубить. Как-нибудь, когда буду в ударе, я тебе это станцую.

Дождь пошёл сильнее. Между тем мы дошли до деревни. Маленькие девочки гнали с пастбищ овец, крестьяне распрягли волов, не закончив пахоту. Веселая паника охватила село из-за ливня. Женщины, пронзительно крича, гнались по улочкам за детьми, глаза же их были полны смеха; на густых бородах и подкрученных усах мужчин висели большие капли дождя. От земли поднимался терпкий запах камней и травы.

Промокшие до костей, мы ввалились в кофейню «Целомудрие». Она была полна народа, одни играли в карты, другие громогласно спорили, словно перекрикивались в горах. В глубине за небольшим столом восседали на деревянной скамье старейшины: дядюшка Анагности в белой рубашке с широкими рукавами; Маврандони, молчаливый, суровый, он покуривал своё наргиле, уставившись глазами в пол; здесь же был учитель средних лет, подтянутый, импозантный, облокотившись на свою толстую трость, он со снисходительной улыбкой слушал волосатого гиганта, который только что вернулся из Кандии и расписывал чудеса большого города. Хозяин кофейни слушал, стоя за стойкой, и смеялся, следя в то же время за поставленными на огонь кофейниками.

Увидев нас, дядюшка Анагности поднялся и сказал:

– Не сочтите за труд, подойдите сюда, земляки.

Сфакианониколи рассказывает нам о том, что он видел и слышал в Кандии; это очень забавно, идите сюда. Он повернулся к хозяину кофейни:

– Две рюмки раки, Манолаки!

Мы сели. Одичавший пастух, увидев незнакомых людей, весь съёжился и замолчал.

– Ну, давай дальше, ты, небось, и в театр ходил, капитан Николи?
– спросил учитель, желая чтобы тот продолжил.
– Понравилось ли тебе там? Сфакианониколи протянул огромную руку, обхватил стакан и, разом проглотив вино и осмелев, воскликнул:

– А как же, я там был. Кругом всё время говорили: «Котопули здесь, Котопули там». И вот, однажды вечером я перекрестился и сказал: пойду туда, честное слово, я тоже хочу её посмотреть.

– И что же ты увидел, храбрец?
– спросил дядюшка Анагности.
– Говори же!

– Да ничего. Я ничего не увидел, клянусь вам. Люди слышат разговоры о театре и думают, что это должно быть забавно. Совсем не так. Мне жаль денег, которые я истратил. Театр вроде большого кафе, совсем круглый, как овчарня, и битком набит людьми, стульями и подсвечниками. Я чувствовал себя не в своей тарелке, был очень взволнован и ничего не видел. «Боже мой!
– говорю я себе.
– Меня здесь наверняка попытаются сглазить. Надо удирать». В эту минуту одна девица, дёрганая, как трясогузка, подходит ко мне и берёт за руку. «Скажи-ка, - завопил я, - куда это ты меня ведёшь?» Она молча ведёт меня дальше, потом поворачивается и говорит: «Садись!» Я сел. Кругом люди: впереди, сзади, справа, слева, на потолке. «Сейчас наверняка задохнусь, - подумал я, - сейчас подохну, здесь совсем нечем дышать!» Поворачиваюсь к соседу и спрашиваю: «Откуда, друг, они выйдут, эти примадонны?»

– «Оттуда, изнутри», - отвечает он мне, показывая на занавес.

И он был прав! Сначала прозвенел звонок, поднялся занавес и вот она, Котопули. Котопули собственной персоной. Вот это женщина, настоящая женщина, скажу я вам! И давай ходить и вертеться туда-сюда. То отойдёт, то подойдёт снова, а потом людям это надоело и они стали хлопать в ладоши, а она взяла и убежала.

Крестьяне корчились от смеха. Сфакианониколи же стал от этого печальным и нахмурился.

– А дождь все льёт!
– сказал он, чтобы переменить тему.

Все посмотрели в ту же сторону, что и он. В эту минуту мимо кофейни быстро прошла женщина с подвёрнутой до колен чёрной юбкой и распущенными волосами. Она была полненькой, мокрая одежда облепила её, подчёркивая упругость волнующегося тела.

Я вздрогнул. «Что за дикий зверёк?» - подумал я. Она показалась мне гибкой и опасной, настоящей сердцеедкой. Женщина повернула на мгновение голову и бросила искрящийся взгляд в сторону кофейни.

– Богородица!
– прошептал юноша с пушком вместо бороды, сидевший возле окна.

– Будь ты проклята, зажигалка!
– прорычал Манолакас, сельский жандарм.
– Жар, распаляемый тобой, ты не утруждаешься охладить.

Юноша у окна начал петь, сначала тихо, словно колеблясь, но постепенно голос его набирал силу:

От подушки вдовы исходит запах айвы.

Я уловил его и не могу уснуть теперь.

– Заткнись, - крикнул Маврандони, направив на него мундштук своего наргиле. Юноша умолк. Один из стариков наклонился к Манолакасу:

– Гляди-ка, дядюшка твой разозлился, - сказал он тихо.
– Если бы мог, он бы её изрубил на мелкие кусочки, несчастную! Сохрани её Господь!