Потом я сел за письменный стол.

И начал писать свою предсмертную записку.

Я очнулся в больнице в Анахайме.

Кроме меня в палате лежали еще два пациента, оба старики и оба смотрели одно и то же шоу «Опра» по двум разным телевизорам. Во рту у меня пересохло, губы запеклись, а когда я попытался заговорить, то не смог выдавить ни слова. Горло словно поскребли наждаком. Я сообразил, что где-то должна быть кнопка вызова медсестры, и пошарил по краю кровати. Мои пальцы нащупали плоскую пластмассовую коробочку, прикрепленную к шнуру. В центре коробочки оказалась кнопка, и я вдавил ее.

Через несколько секунд в палату влетели две медсестры в форменной одежде и поспешили к моей кровати, следом вошел врач. Я указал на рот и горло, опять попытался заговорить, но мои попытки закончились приступом кашля, я стал задыхаться, и меня чуть не вырвало. Одна из медсестер, та, что постарше, взяла бутылочку с согнутой питьевой соломинкой и просунула кончик соломинки между моими губами.

Никогда я не пробовал ничего вкуснее этой тонкой струйки прохладной воды.

Я хотел выпить все содержимое бутылочки, но через пару секунд медсестра вытянула соломинку.

— Сразу много нельзя. Сначала попробуйте водичку удержать.

— Вы знаете, кто вы? — спросил врач, направляя лучик фонарика сначала в один мой глаз, затем в другой.

— Конечно.

Как выяснилось, они не знали. Меня нашли без документов. Я валялся без сознания на скамейке на автобусной остановке, и меня отвезли прямо в эту больницу. Если у меня и был бумажник, то его украли. Пока полицейские собирались снять отпечатки пальцев и попытаться меня идентифицировать, я изволил очнуться.

— Сколько я был без сознания? — спросил я, сообщив свое имя, адрес и необходимую личную информацию.

— Здесь вы провели два дня. Примерно столько, по нашей оценке, вы находились в коме. Может, на день-два дольше. Самое большее.

— Какое сегодня число? — спросил я.

— Двадцать третье февраля.

— А год?

Доктор нахмурился, но все же сказал.

Я отсутствовал полтора года. Меня не удивили бы и день, и десять лет. Но нет, время должно было совпадать. Мы смотрели их телевидение, слушали их радио, читали их ежедневные газеты.

Их?

Наши.

Я вернулся.

Но действительно ли я отсутствовал?

Я не знал.

В окружении врачей, медсестер и других пациентов, в неопровержимой реальности повседневного существования случившееся со мной казалось почти сном, та жизнь — еще более сюрреалистичной. А обладал ли я эпистолярным талантом? Или вообще кто-нибудь? Или все это иллюзии, созданные моим больным мозгом? Может, все мои приключения, все мои воспоминания фальшивые? Иллюзорные? Например, я вполне мог быть строительным рабочим из Нью-Джерси по имени Джон Джонсон, пережившим нервный срыв и вообразившим себя талантливым Писателем Писем из Калифорнии Джейсоном Хэнфордом.

Мне несколько раз делали анализы крови и компьютерную томографию. Меня оставили на капельницах, но позволили понемногу питаться обычным способом.

Я не мог вспомнить, как убил себя. Провал в сознании? Или я себя не убивал? Или шок от гибели собственного тела заставил меня забыть последние секунды моей жизни? Я был жив в этом мире, а как насчет того, другого? Там я мертв?

В тот первый день я разрешил себе думать только о своем здоровье и анализах и тех первых крохотных шагах, которые должны были вернуть меня к нормальной жизни. Однако после бесконечной, беспокойной ночи суровая реальность вторглась в мой мир. Начались разговоры о моей выписке, и хорошо одетая девушка пришла расспросить меня о моей страховке. Я помнил, что моя компания медицинского страхования — «Синий крест», но деталей своего страхового плана не знал. Девушка пообещала все выяснить по номеру социального страхования, однако, вернувшись через некоторое время, сообщила, что, по-видимому, страховки у меня больше нет. Мне пришлось заполнить множество форм и заявлений на федеральную помощь и помощь штата.

Есть ли у меня родственники? — спросила девушка. Может ли кто-нибудь взять на себя ответственность за оплату моего пребывания в больнице? Я дал координаты Викки и родителей Викки, их адрес и номер телефона, но телефон был отключен, и поиски не дали никаких результатов. Я дал свой адрес и номер телефона на тот случай, если Викки живет там, но и здесь все попытки связаться с ней оказались безуспешными.

Я попытался позвонить своим адвокатам, но, похоже, и они исчезли. Название юридической фирмы, которая вела дела Викки, я вспомнить не смог.

Я позвонил в семейный суд округа Северный Ориндж. Я помнил номер своего дела о разводе, и после нескольких переключений меня соединили с нужным человеком. Я только хотел узнать адрес и телефон, но мне сказали, что, поскольку я не появился в суде в назначенный день и час и даже мои адвокаты не смогли меня найти, процесс я проиграл. Викки присудили полную опеку, а меня полностью лишили прав на встречи с Эриком. Теперь я смогу контактировать с Викки и Эриком только через своих адвокатов.

Я не знал, что именно написали обо мне Писатели Писем, но на нелестные характеристики они не поскупились. Меня представили отвратительным отцом, и исчез я будто бы для того, чтобы избежать всякой ответственности за семью. Мне показалось странным то, что Писатели Писем не убили меня, а просто очернили. Интересно, почему. Может быть, простые люди вроде меня, не знаменитости не заслуживают смерти. Или, может быть, у них другие планы относительно меня.