Из своего романа Эдик никогда не читал мне ничего, не показывал написанного и не обсуждал. Как одна из комнат в замке Синей бороды, это была запретная для меня часть его жизни.

Ваш удивленный взгляд спрашивает: как же я, в таком случае, узнала страну моего мужа в опубликованном вами романе?

Все просто. Вы прекрасно знаете, как отнеслась к приказу мужа одна из жен — последняя — Синей Бороды. Для нее не было притягательнее объекта, чем запертая дверь запретной комнаты.

Конечно, мой муж не был Синей Бородой, и кроме меня, в его жизни не было ни одной женщины — это я знаю точно, несмотря на странные, по мнению разумной части общества, наши супружеские отношения. Иногда я оставалась у него ночевать, а в другие ночи он мог водить к себе кого угодно, и я не стала бы учинять ни дознаний, ни разборок. Это было не нужно, я всегда знала, чем он занят в каждый момент времени. А он знал, чем занималась я. Называйте это телепатией, интуицией, сродством характеров — как угодно, но это была истинная правда, мы даже устраивали эксперименты: проводили друг без друга несколько дней, и каждый из нас вел дневник — не за себя, а за другого. Я знала, когда Эдик вставал — обычно он просыпался в шесть, но бывало, если не нужно было присутствовать в институте, валялся в постели до восьми или девяти и думал над чем-нибудь. Я знала, когда он садился за стол, когда ехал на работу, с кем из коллег разговаривал — не знала о чем, но это для меня не имело никакого значения.

Мы никогда не обманывали друг друга, и я понимала, что в ту секунду, когда я открою запретную дверь и войду в потайную комнату, Эдик об этом узнает. Почувствует, поймет.

Я и не пыталась.

Но так получилось случайно. Я пришла домой — мы называли с ним домом обе наши квартиры, мою и его — и увидела рукопись, лежавшую на столе. Это было… сейчас вспомню точно… полтора года назад, весной, двадцатого или двадцать первого марта, в тот день в Латинской Америке — то ли в Колумбии, то ли в Парагвае — произошел переворот, об этом говорили по телевидению, Эдик всегда забывал выключал телевизор, и я, войдя в квартиру, увидела, как бесновалась ночная взбаламученная толпа. Хотела выключить, но увидела на столе раскрытую папку. Я подумала, что муж специально ее оставил, чтобы я могла прочитать, не отягощая себя мыслями о том, что вторгаюсь в запретную зону. Потом оказалось, что это не так, он просто забыл спрятать рукопись, когда взглянул на часы, понял, что опаздывает на работу, и заторопился… Обычно с Эдиком такого не случалось, и потому, вместо того, чтобы пройти мимо и заняться обычными делами, я вошла в оставленную открытой дверь запрещенной комнаты… склонилась над текстом, прочитала одно предложение, другое, пальцы сами начали перелистывать страницы, а взгляд перебегал от строчки к строчке.

Я знала, что у мужа есть литературный талант, но не представляла, что Эдик способен с такой точностью и вниманием к деталям воспроизвести наш роман, наши отношения — не в физическом мире, если вы понимаете, что я хочу сказать, а в мире духа, в мире человеческих связей. Элинор меньше всего похож на Москву — кому это знать, как не вам. Элинор выдуман, но люди, населяющие его, реальны более, чем любой из ваших прежних героев, которые ходят по московским улицам с узнаваемыми названиями, носят русские имена, но поступают не так, как поступал бы на их месте любой живой человек с нормальной, а не воображаемой психикой.

Я читала, и многое в наших отношениях становилось прозрачнее. И еще что-то я начала тогда понимать, смутно, вне сознания, проявилось это только сейчас, когда Эдика не стало… Я читала, впитывала — так же, как Эрнестина, вошедшая в запретную комнату Синей Бороды, и, так же, как ее, меня, естественно, застал за этим занятием муж.

Я так увлеклась, что не слышала, как он вошел, хотя и знала, что Эдик вот-вот вернется, ощущала его неожиданную тревогу и его желание от чего-то меня избавить.

Он не сказал ни слова, закрыл папку, спрятал в ящик, обнял меня и сказал: «Больше никогда так не делай». Я ответила: «Больше и ты не забывай это на столе».

Мы не вспоминали об инциденте довольно долго, но однажды — месяца через три — я спросила, потому что почувствовала настроение Эдика и знала, что он непременно ответит на мой вопрос: «Что ты станешь делать с рукописью, когда закончишь?» Я представляла, конечно, каким будет ответ, и потому слова Эдика не были для меня неожиданными. «Когда я ее закончу, — сказал он, — меня не станет. Это живет вместе со мной, и когда я дойду до последней страницы рукописи, закончится и моя жизнь».

Я восприняла его слова, как метафору, и спросила только: «А я? Если я умру раньше тебя, ты опишешь мои похороны на далекой планете?» Он посмотрел мне в глаза, помолчал и ответил: «Конечно. Но будет не так. Я уйду первым».

Эти его слова я тоже посчитала метафорой, и больше мы к этой теме не возвращались.

А потом… В один из вечеров я, как обычно, пришла к мужу после работы, собиралась остаться на ночь, мы об этом уже договорились, он сидел за компьютером, а я готовила ужин — как сейчас помню, нарезала огурцы для салата. И вдруг услышала голос Эдика, он говорил тихо и будто сам с собой. А может, даже не говорил — думал, и я слышала его мысли?

«Это невозможно… никакие постоянные… определенно… закончил… совершенно… последняя точка… уходить»…

Я выложила овощи на тарелку и пошла в комнату. Эдик сидел за компьютером, положив руки на колени.

«Ты закончил роман?» — спросила я.

Эдик опустил голову, я видела его заросший затылок, пальцы, по-моему, чуть дрожали…

«Нет», — ответил он наконец, и я поняла, что он впервые в жизни сказал мне неправду.

«Давай ужинать», — сказала я, и дальше все пошло, как обычно, но все было не так, потому что обычное шло внешним фоном, а внутри каждый из нас рассуждал о своем, две жизни — внешняя и внутренняя — шли параллельно, мне было очень неприятно, и, когда муж уснул, был уже второй час ночи, я дождалась, пока сон его станет таким глубоким, чтобы он не проснулся от любого моего движения, встала, прошла в кабинет, достала ключ из кармана Эдикиного пиджака, висевшего на вешалке в шкафу (я сама его туда и повесила вечером), открыла ящик стола, в котором, как я точно знала, муж хранил рукопись романа…

Там ничего не оказалось, ни единого листа бумаги. Лежал компьютерный диск — один.

Я поняла — Эдик поставил точку.

Мне стало беспокойно. Нет, беспокойно — не то слово. Страшно? Нет, и не страшно тоже. Я слишком хорошо знала мужа. Если он сказал, что его не станет, когда роман будет закончен, значит, так и случится. Но я также понимала, что он не наложит на себя руки. Это противоречило его жизненной философии. Такого не могло произойти — не может солнце однажды утром появиться вместо востока на западе, это исключено, вы меня понимаете?