Многие деятели оппозиции настаивали на легализации партийных группировок, указывая, что без этого внутрипартийная демократия не может существовать, а диктатура пролетариата обречена на деградацию. Однако бюрократия, превратившись в закулисную фракцию, все более отрывалась от рабочего класса. Она не желала оглашать своих меркантильных интересов. Сторонники «сталинского курса» никогда не имела собственной платформы, предпочитая действовать аппаратно, опираясь на демагогическую защиту «партийного единства». Вместе с тем она все более разбавляла РКП (б) приспособленцами, темными и карьеристки настроенными элементами. В такой среде проще было развернуть разнузданную травлю оппозиции.

Уже на XIII Съезд РКП (б) не было ни одного делегата оппозиционера с решающим голосом. После него критиковавших Политбюро большевиков стали исключать не только за «моральные изъяны», но также за фракционную деятельность. В 1920-е годы правящая фракция превратила «антифрикционную борьбу» в форму устранения инакомыслящих и закрепления своего господства. Вместо сохранения партийного единства, возможного только при учете мнения меньшинства, и размежевания партийных и государственных органов, как желал Ленин, - получилось наоборот. В руках группировавшихся вокруг Сталина аппаратчиков оказалась вся власть в стране.

Мощнейшие теоретические разногласия в 1926-1927 годах были вызваны в партии вопросом о возможности победы социализма «в одной, отдельно взятой стране» [11]. Сталиным и Бухариным объявлялось, что социализм может быть построен в СССР до победы революции в более развитых капиталистических странах. Между тем левая оппозиция (уже загнанная в подполье) критиковала этот постулат, утверждая: начатое в СССР социалистическое строительство не может быть завершено в отрыве от остального мира, в отрыве от мирового хозяйства. Сталинская фракция выворачивала эти аргументы, превращая их в якобы отказ оппозиции от строительства социализма в СССР, делая затем лживый вывод о желании троцкистов реставрировать капитализм.

Большевики-ленинцы указывали: пока развитие производительных сил в рабочем государстве не превысит наиболее развитых капиталистических стран, все разговоры о построенном социализме - преждевременны. В новом обществе сила государственного принуждения должна смениться силой добровольного общественного самоуправления трудящихся, т.е. происходит отмирание государства. При социализме не может существовать даже следов гегемонизма и неравноправия как между нациями внутри отдельных социалистических стран, так и между странами, образующими социалистическое содружество. Социализм также предполагает бесповоротное движение к социальному равенству, т. е. равенству общественного и материального положения всех слоёв населения [12]. Только при достижении всего этого уместно говорить о завершении стадии диктатуры пролетариата.

История доказала правоту левой оппозиции. В стране, где недостигнутым оставался более высокий, чем в передовых капиталистических странах уровень производительности труда нельзя было объявлять социализм построенным, иначе как обманывая трудящихся. Даже в 1970-е годы уровень жизни рабочих в капиталистической Европе оставался более высоким, чем в СССР и других странах «реального социализма». Объявляя о построении «основ социализма» при Сталине, «социализма в основном» при Хрущеве и «развитого социализма» при Брежневе партийно-государственная бюрократия стремилась выдать строй своего господства за социализм, о котором говорили Маркс, Энгельс, Ленин и за который боролся русский пролетариат. Такой обман подрывал авторитет нового общества в глазах рабочего класса во всем мире.

Желание сталинской фракции строить социализм «в одной, отдельно взятой стране» было вызвано не объективной возможностью его построить, а изоляционистским стремлением бюрократии. Мировая революция, чем дальше, тем больше становилась неудобным, лишним лозунгом для управленческого слоя СССР.

Со временем из курса на строительство социализма в отдельной стране был сделан вывод: дело революции - есть дело рабочего класса каждой отдельной страны, а не всего международного пролетариата. Мировая революция объявлялась ультрареволюционным, мелкобуржуазным и чуждым коммунистической идеологии лозунгом. Марксистское понимание классовой борьбы во всемирном масштабе, где рабочий класс противопоставлен и буржуазия, отвергалось.

Революции, являясь торжеством угнетенных классов, вызывали у бюрократии большую тревогу. Они могли всколыхнуть массы советских трудящихся, приведя в обществе к левому повороту, а значит к концу всевластия аппаратчиков. Поэтому уже в 1920-е годы советская бюрократия с помощью Коминтерна стремилась поставить под контроль мировое коммунистическое движение, очистив партии Интернационала от самостоятельных революционных кадров. Даже там, где отковался революционный процесс - он должен был контролироваться советской бюрократией.

В международной революционной политике в 1920-е годы сталинская фракция взяла курс на травлю социал-демократии, особенно ее левого крыла. На первый план выдвигалась теорию социалфашизма, согласно которой социал-демократические партии являлись прямыми пособниками фашизма. Резолюция V Конгресса Коминтерна гласила: «при всё прогрессирующем распаде буржуазного общества все буржуазные партии и особенно социал-демократия принимают более или менее фашистский характер, прибегая к фашистским методам борьбы с пролетариатом… Фашизм и социал-демократия составляют два острия одного и того же оружия диктатуры крупного капитала. Социал-демократия поэтому никогда не может быть надёжной союзницей в борьбе пролетариата с фашизмом» [13]. Последствиями левацкого курса Коминтерна стали укрепление режима Муссолини в Италии и приход к власти Гитлера. В Германии после многолетней вражды коммунисты и социал-демократы так и не смогли объединить усилия, чтобы остановить нацистов. Призывы Троцкого создать рабочий фронт и остановить «немецкого Корнилова» небыли услышаны.