См. «Законы», изд. Э. Б. Ингленда, т. I, с. 514, прим. к 789 b 8 и след (Plato. Laws, ed. by E. В. England, vol. I, p. 514, note to 739 b 8). Эти цитаты Баркера взяты из ранее названной работы этого автора, с. 148 и с. 149. В работах большинства платоников можно найти большое множество подобных фрагментов. См., однако, замечание Ч. С. Шеррингтона (см. прим. 28 к настоящей главе) о том, что вряд ли верно приписывать альтруизм стае или стаду. Стадный инстинкт и родовой эгоизм, а также обращение к этим инстинктам не следует смешивать с отсутствием себялюбия.

См. «Государство», 424 а, 449 с; «Федр», 279 с; см. прим. 32 (1). (См. также «Лисид», 207 с и Еврипид. Орест, 725). О возможной связи этого принципа с коммунизмом в учении ранних христиан и в марксизме см. прим. 29 (2) к гл. 5.

Об индивидуалистической теории справедливости и несправедливости в «Горгии» см., например, «Горгий», 468 b и след., 508 d/e. В этих фрагментах, вероятно, еще сохраняется влияние Сократа (см. прим. 56 к гл. 10). Индивидуализм Сократа наиболее ясно выражен в его знаменитом учении о самодостаточности того, кто хорош. Платон упоминает об этом учении в «Государстве» (387 d/e) несмотря на то, что оно явно противоречит одному из главных постулатов «Государства», а именно тому, что лишь государство может быть самодостаточным (см. гл. 5, прим. 25 и текст к этому и следующему примечаниям).

«Государство», 368 b/с.

См. особенно «Государство», 344 а и след.

«Законы», 923 b.

«Государство», 434 а-с. См. также текст к прим. 6 и прим. 23 к настоящей главе и прим. 27 (3) и 31 к гл. 4.

«Государство», 466 b/с. См. также «Законы», 715 b/с и многие другие фрагменты, направленные против антихолистских злоупотреблений классовыми прерогативами. См. также прим. 28 к настоящей главе и прим. 25 (4) к гл. 7.

Здесь содержится намек на «парадокс свободы»; см.прим. 4 к гл. 7. О проблеме государственного управления образованием см. прим. 13 к гл. 7.

Аристотель. «Политика», III, 9, 6 и след. (1280b). См. Е. Burke. French Revolution, ed. 1815, vol. V, p. 184. Данную работу весьма кстати процитировал Б. Джовет в своих примечаниях к этому фрагменту Аристотеля; см. его издание аристотелевской «Политики» (Aristotle. Politics, ed. by В. Jowett, vol. II, p. 126).

Далее в этом абзаце цитируется фрагмент, взятый из «Политики», III, 9, 8 (1280b).

Дж. Филд предлагает аналогичную критику (G. С. Field. Plato and His Contemporaries, p. 117): «Невозможно, чтобы государство и его законы оказывали воспитательное воздействие на нравственные особенности граждан». Однако Т. Грин ясно показал (Т. Н. Green. Lectures on Political Obligation), что государство не может навязать мораль посредством законов. Без сомнения, он согласился бы с утверждением:«Мы хотим сделать моральной политику, а не политизировать мораль» (см. окончание данного абзаца в тексте). Взгляды Грина предвосхитил Спиноза: «Кто хочет все регулировать законами, тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их» (Б. Спиноза. Богословско-политический трактат // Избранные произведения в двух томах. М., Гос. изд. полит, литературы, 1957, т. 2, с. 263).

Я считаю, что в основе любой попытки взять под контроль международные преступления должна лежать аналогия между гражданским миром и международным, между обычным преступлением и международным. Об этой аналогии и ее границах, а также о беспомощности историцизма при решении такого рода проблем см. прим. 7 к гл. 9.

Г. Моргентау — один из тех, кто считает, что рациональные методы установления международного мира — это всего лишь утопическая мечта (Н. J. Morgenthau. Scientific Man versus Power Politics. English ed., 1947). Взгляды Г. Моргентау выдают в нем разочаровавшегося историциста. Он понял, что исторические предсказания невозможны, однако, соглашаясь (вместе с марксистами, например), что сфера применения разума (или научного метода) ограничена сферой предсказуемого, он заключает, что поскольку исторические события непредсказуемы, то разум не применим к сфере международных отношений.

Однако этот вывод в действительности не следует, так как научное предсказание и предсказание в смысле исторического пророчества — это не одно и то же. (Ни одна из естественных наук, за исключением теории Солнечной системы, не берется за что-нибудь подобное историческому пророчеству.) Ни общественные, ни естественные науки не призваны предсказывать «направления» или «тенденции» развития. «Так называемые "общественные законы" и так называемые "естественные законы" способны на то, чтобы выявить определенные направления… Однако ни общественные, ни естественные науки не могут предсказать, как в действительности сложатся обстоятельства и какое конкретное направление благодаря этому воплотится в жизнь», — пишет Моргентау (р. 120 и след., курсив мой). Вместе с тем и естественные науки не пытаются предсказывать направления, и только историцист считает такое предсказание целью общественных наук. Соответственно, только историцист разочаруется, осознав это. «Многие… ученые, специализирующиеся на политических науках, тем не менее утверждают, что способны… действительно… предсказывать общественные события с высокой степенью точности. На деле они… лишь жертвы… заблуждений», — пишет Моргентау. Я, безусловно, согласен. Однако это означает только то, что от историцизма следует отказаться. Предположив, что отказ от историцизма означает отказ от рационализма в политике, мы вскроем фундаментальное историцистское предубеждение — а именно, предубеждение, что историческое пророчество — основа любой рациональной политики. В начале главы 1 я заметил, что этот взгляд характерен для историцизма.

Моргентау высмеивает попытки подчинить власть разуму и предотвратить войну, полагая, что их источник — в рационализме и сциентизме, неприменимых к обществу по самой его сути. Однако он, очевидно, доказывает слишком много. Во многих обществах устанавливался гражданский мир, хотя, согласно теории Моргентау, жажда власти должна была этому воспрепятствовать. Моргентау, конечно, признает этот факт, однако не замечает, что он разрушает теоретическую основу собственных утверждений.