–  Ладно, а с рассолом что новенького?
– спросил я, гася окурок в пепельнице, стоявшей перед миссис Лейк, и просматривая корреспонденцию, которую она для меня сложила горкой.

–  Кажется, есть письмо из Балтимора, - сказала она.

Это в связи с моим основным в данный момент делом, тоже весьма престижным и касавшимся завещания Гаррисона Мэка-старшего, маринадного короля, который в 1935 году приказал долго жить. И опять ужасно запутанное дело: ну, в общем, младший Гаррисон поручил мне защищать свои подвергшиеся опасности миллионы (почти три миллиона, между прочим), и с января все складывалось скорее в пользу тех, кто эти миллионы у нас оспаривал, - печально для Гаррисона, хотя не скажу, что и для меня тоже.

Захватив с собой в кабинет письма, я начал свой последний день практики. В двух конвертах оказались рекламные объявления, я их бросил в корзину, не читая. Еще в одном был чек на тысячу семьсот Долларов от Уильяма Батлера, чьи интересы я представлял в вышеупомянутом деле о дорожном происшествии, - частичное погашение расходов по иску. Я отложил чек в сторону - этим займется миссис Лейк. Так, а вот и личное послание от Джуниора Майнера, супруга той девушки из третьей главы; пять лет назад я вел их развод. Что ему понадобилось?
– ага, читаем: "Убью сука кагда на Пайн-стрит появишься сам знаиш сука за что Дж. М.".

Понятия не имею, отчего в еженедельных своих письмах Джуниор так сдержан в выражениях, - наверно, в силу природной своей застенчивости. Считал, что развод я устроил с целью положить Дороти к себе в постель, поэтому вот уж который год раз в семь-восемь дней шлет мне такие записочки с угрозами. Ладно, отложим, миссис Лейк подошьет в папку, а у Джуниора, надеюсь, хватит ума не переходить от слов к действиям. Прокурор нашего штанга Джермен Джеймс спит и видит, как бы какого негра вздернуть, не хотелось бы преподносить ему такой желанный подарок. Впрочем, если Джуниору не вздумается приступить к делу в ближайшие несколько часов, опасаться ему нечего.

Следующее письмо я опознал с первого взгляда по собственному почерку на конверте, - я послал его сам себе. На штемпеле значилось "Балтимор", и важным это письмо было - или могло оказаться - чрезвычайно. Надо было собраться с духом, чтобы его вскрыть; пока что я прислонил конверт к лампе и принялся за другие.

Они касались разных дел, которыми я был занят. Одно за одним я прочел их все, после каждого на несколько минут прерываясь, - рассматривал красующееся у меня под окнами здание тюрьмы округа и мысленно прикидывал, что к чему. Наконец отодвинул их все в сторону и развернул листочек от Джейн.

"Ты думал своей запиской мне больно сделать, милый, только напрасно. Совсем не больно. Сделаю все так, как ты хочешь, а если ты к Марвину Роузу собрался на полный осмотр, уж кстати выясни, милый, почему ты такая нюня, целую, Джейн".

Да, сильно же она изменилась с тех пор, как мы познакомились. Должен объяснить: Марвин Роуз - это врач и мой друг, мы с ним в гольф играем, а пойти к нему на осмотр требовала она, иначе отказывалась выполнить одну мою просьбу, ну, помните, я перед уходом из гостиницы ей записку у Джерри Хоги оставил: думала, в таком случае уж точно отвертится, я ведь с 1924 года ни за какие коврижки к врачу пойти не соглашался, и Джейн знала, что тут я тверд как камень, хотя необъяснимо почему.

Этот ее листочек я тоже, сунув в конверт, отложил для миссис Лейк, пусть пойдет в папку. Поверь, я не похваляюсь, друг-читатель, я точно знаю, что в Кембридже ни у кого не было ни единого шанса выиграть, затеяв против меня судебное дело. Даже допуская, что мне бы не удалось склонить на свою сторону присяжных и судью одним красноречием да юридическими уловками, я бы все равно добился чего нужно, порывшись у себя в папках, - непременно необходимый документик отыщется. Само собой, предвидеть, при каких обстоятельствах мог бы понадобиться вот этот листочек, я не мог, тем более что связь моя с миром, и без того непрочная, нынче оборвется. И все-таки я решил, что лучше будет, если миссис Лейк его сохранит.

Потом я позвонил врачу.

–  Не могли бы меня записать к доктору Роузу сегодня перед обедом?

–  Прошу прощения, сэр, - ответила сестра в регистратуре, - доктор Роуз сегодня занят до самого вечера.

–  Скажите ему, что звонил Тодд Эндрюс, - сказал я.
– Нужно бы, чтобы он меня осмотрел. Может, выкроит минутку в перерыв?
– Мне была известна привычка Марвина капельку вздремнуть перед ленчем у себя в кабинете, прямо на кушетке Для осмотров.

–  Подождите, пожалуйста.
– Слышно было, как она, прикрыв ладонью трубку, совещается с Марвином.

–  Да? Это Тодд?
– раздался его голос.

–  Он самый. Ну как, проснешься минут на пять, Марв?

–  Какого черта, Тоди, ты что, заболел?
– спрашивает он недоверчиво.

–  Нет, конечно.

–  Значит, в суд на меня подали?

–  Тоже нет. Просто хочу, чтобы ты меня посмотрел.

От изумления он не находил слов. Еще бы, ведь сколько лет за гольфом да за бутылкой мы с ним дискутировали о медицине и праве, верней, о здравоохранении и юстиции, и, хотя он ничего не знал о моих непорядках с сердцем, ему было известно, что здоровье у меня неважное, но обращаться к врачам я категорически не желаю.