На следующий день после триумфального концерта в “Garden” Джим устроил приём в своём люксе гостиницы “Plaza”. Его усатый помощник из “Elektra” в Лос-Анджелесе, Дэйвид Эндерль, представил его девушке, знакомству с которой, как он думал, Джим будет рад маленькой миловидной блондинке из их нью-йоркского офиса Дайане Гардинер, которая была новой штатной журналисткой. Дайана была привлекательной и общительной девушкой двадцати одного года, бросившей колледж в Калифорнии, которая помогала рекламировать успешные концерты (“Cream”, “Bee Gees”, “Jefferson Airplane”, в частности), но “Doors” и особенно сам Джим Моррисон притягивали её больше всего. Он напился и шутил; она слушала.

Какая разница, – спросил Джим, – между умным карликом и венерической болезнью?

Все присутствующие уставились в пол.

Ну, во-первых, это хитрый карлик…

Дайана попросила Джима выйти в спальню – позвонить одному человеку.

И в комнате:

Слушай, Джим, ты классный парень для прессы и всех остальных, но сейчас ты… чёрт возьми, ты падаешь, а… а мне поручено сделать эту работу, поэтому… Я выйду к ним и скажу, что мы позвонили этому человеку, ты договорился с ним о встрече и должен уйти. Потом ты уйдёшь, а я останусь здесь и извинюсь перед ними. – Дайана взглянула на Джима, который всё это время молчал. – Чёрт возьми, я хочу помочь тебе, ответь мне… пожалуйста, Джим.

Джим был в той же одежде, что и на вчерашнем концерте в “Garden”: неотбеленной льняной рубашке из Мексики, чёрных кожаных джинсах и чёрных ботинках. Он стоял около двери в спальню, опираясь одной рукой о косяк, другая нога чувственно приподнимается, в правой руке виски. Он ответил ей кривой мальчишеской гримасой и боком рухнул на кровать. Джим глянул в тревожное лицо Дайаны.

Я хочу трахнуть тебя, – сказал он, держа одну руку за головой, а другую, с виски – на промежности.

– Конечно, Джим, конечно. – Дайана нервно вышла из комнаты.

В Нью-Йорке рассвело. Было выпито огромное количество алкоголя и съедено шоколадное жареное печенье с гашишем, принесённое Эллен Сэндер – робкой, но весёлой брюнеткой, которая в своей колонке в “Saturday Review” назвала Джима “Микки Маус де Сад”. Было странное ощущение, что все присутствующие так здесь и родились, и уходить никто не собирался. Вдруг Джим рухнул на пол и на коленях пополз к кушетке, на которой сидела Эллен. Он начал раскачиваться взад и вперёд, приближая своё лицо к лицу Эллен.

Спой нам песню, Эллен.

Эллен сжала ноги под кушеткой.

Я не пою, Джим. Моя профессия – быть публикой.

Давай, Эллен, – упрашивал Джим, – пожалуйста, спой нам песню.

В самом деле, Джим, я журналистка, а не певица.

Джим повысил голос и взревел:

Я сказал – пой!

Эллен по-прежнему отказывалась.

Я не пою, это ты поёшь, ты певец, лучше ты спой нам что-нибудь, Джим. – Её голос звучал слабо, умоляюще. – Я всего лишь критик.

Джим продолжал устрашающе раскачиваться взад и вперёд, свирепо и устрашающе глядя на Эллен. В конце концов она запела слабым запуганным голосом первые строчки из битловской “Хей, Джуди”. Всего четыре строчки. Потом все зааплодировали, и снова всё было в порядке. Джим ушёл в спальню и увеличил громкость телевизора – шёл художественный фильм.

Микки Маус де Сад, – фыркнул он сам себе.

Все выходные Джим был в плохом настроении. Выступления в “Garden” прошли хорошо, и вообще поездка была удачной во всех отношениях, но что-то его беспокоило, и он не разговаривал в те выходные в Нью-Йорке с остальными “Doors”. Оказалось, что, когда Джим был в Лондоне с Майклом МакКлюром и Памелой, одно рекламное агентство попросило Джека Холзмана, который всё ещё управлял аудиозаписями “Doors”, разрешить “Buick” использовать в коммерческом ролике “Зажги мой огонь” за 50.000 долларов. Джек сказал, что должен посоветоваться с ребятами. Робби, Джон, Рэй и Билл Сиддонз, не сумев найти Джима, проголосовали без него. Джим услышал “Давай, Buick, зажги мой огонь”, когда вернулся в Соединённые Штаты, и сразу же отправился к Джеку Холзману, зажав его в угол во внутреннем дворике офиса Дэйвида Эндерля, сказав, что он считал песню неприкосновенной, даже если ему надоело исполнять её на публике.

Я хочу тебе объяснить, Джек, я повторяю, я хочу объяснить: не вздумай сделать это ещё раз. Эта песня дорога мне, и я не хочу, чтобы кто-то её использовал.

Песня так никогда и не была продана. Но Джим наказал их молчанием, даже не сказав никому, кроме Джека, что он был очень расстроен всем этим.

Но не только это расстраивало Джима.

Будучи в Нью-Йорке, Джим завёл нового друга – красноречивого и обаятельного Фреда Майроу, который в свои 28 лет был помощником Леонарда Бернштайна, композитором из Нью-Йоркской филармонии. Дэйвид Эндерль специально привёл Фреда в “Plaza”, чтобы познакомить с Джимом.

Джим взял бокал в другую руку, и они обменялись формальным рукопожатием. Джим сразу же потащил Фреда куда -то в сторону, почти заговорщически. Ему много говорили о Фреде Майроу – он был одним из подающих надежды композиторов в мире классического авангарда. Но, как слышал Джим, Фред хотел бросить это дело. Он услышал “Beatles” и решил, что то, чем он занимался, было не совсем то, что надо, и ему захотелось найти более популярные формы. Джим шёл к тому же с другой стороны, но оба хотели почти одного и того же: значительных изменений.