— Понимаю тебя… Все теоретики — идеалисты. Но иди, поищи другую!.. Какая ещё участь ждёт народ, предавший собственную мать? Надругавшийся над отцами своими — государями? Над своим Богом?.. Великий он? А в чём его величие?! Могучий? Где его сила?.. Русский народ уже сто лет кричит одно слово — дай! Дай свободы, будто её мало было; дай хлеба, дай счастья… Мой народ тяжело болен и немощен. Он нуждается в немедленной реанимации! Или реабилитации в палате номер шесть. А как его снова поднять на ноги? Лозунгами? Призывами и нищенскими подачками?.. Он ещё глубже погрязнет в воровстве, неверии и скверне. Да, я нашёл страну счастья. Впрочем, не страну — горнило для очищения. Ад, если хочешь! Пусть его братья Беленькие проведут через тернии, пусть ускорят процессы обмена веществ, чтобы катарсис не растянулся ещё на целый век. Не гуманно, да? Не патриотично?.. Знаешь, академик, я устал хлопать крыльями на земле. Ноги увязли, летательные мышцы атрофировались, как у страуса. Но не хочу прятать голову в песок.

— Ты думаешь, унижением можно пробудить благородство? — помедлив, спросил Насадный.

— А чем ещё? Если народ наш постигает истины только мордой об лавку. Или когда дадут сапожной лапой по голове. Он предрасположен к унижению — пусть унизится ниже дна, в грязи захлебнётся. Мне не жалко. Пусть останутся непотопляемые. Жестоко?.. А приятно смотреть на пресмыкающихся? Не передёргивает от омерзения? — он схватил горсть снега, запихал в рот, утолил жажду. — Я знаю, ты строил этот город как город будущего. Всё рассчитал, предусмотрел, наполнил содержанием, воспитывающим благородство. Но зря старался, академик! Добрая четверть населения — люди, которые работали с тобой. И ты ещё встретишь здесь много знакомых… О тебе рассказывают легенды, идеализируют прошлое, но ты не обольщайся. Люди всегда склонны поклоняться вчерашнему дню и смотреть в будущее. Но довольно! Надо жить настоящим, пока оно прекрасно!

— Печальная картина…

— Что ты хотел увидеть? Восход солнца? Светлое будущее?

— Хотел узнать, как ты оказался в Белых Братьях, как в саван этот обрядился…

— Не просто так пришёл, — журналист натянул капюшон, хивус обжигал щёки. — Пока сам не убедился. Тот же путь прошли и братья Беленькие… Методом проб и ошибок. Они создали идеальные условия для русского человека! Предусмотрели все национальные особенности, манеру поведения, воззрения на мир и природу. Склонность к общинной жизни — пожалуйста; болезненное чувство справедливости — тут никого не обидят. Учтено даже желание смеяться над самим собой! Есть и пряник, есть и кнут! Да, нашему народу нужен кнут. Согласен? Тяжёлый, липкий, семихвостный! Чтоб выбить строптивость и безумие!

— И концлагерь с вооружённой охраной, — добавил академик, отведя глаза и пытаясь сдвинуть тугой предохранитель. — А я тебе поверил… Принял без добра, но поверил.

— Ты же не знаешь местных порядков! — воскликнул Опарин. — Это вовсе не лагерь! И охрана вооружена… символически! Здесь не убивают! Стреляют не пулями — специальными капсулами. Боеприпасы закупили в Америке, в национальном зоопарке! Они совершенно безвредны.

— Замечательно, — одобрил Насадный. — И гуманно.

— Здесь люди обретают настоящее счастье! — вдохновился тот. — Мы живём в странном заблуждении, в вечном заблуждении. Мы стремимся к Беловодью, и когда находим его — не узнаём. Мы никогда не испытываем текущего, сегодняшнего счастья. Мы ложно сориентированы на будущее! Нам кажется, свет впереди, и бежим от фонаря к фонарю, пока не погружаемся в полный мрак. И лишь тогда обнаруживаем, что жизнь прожита, и прожита впустую… В погоне за призраком нас отучили испытывать удовольствие мгновения! И здесь человек находит всё: больной — здоровье, нищий — богатство, обиженный — утешение. Останови кого хочешь, спроси! Да, тут есть определённые законы, режим, правила общежития, а где их нет? Но лучше чувствовать себя в лоне Братства, чем погибать в одиночестве среди людей. Может, ты, академик, знаешь другое средство, как облагородить и возродить нацию?

— Не знаю, — сказал он, наконец-то справившись с предохранителем.

— Беловодье — это мечта! — глаза Опарина засверкали. — Но реальная и достижимая. Потому что создаётся человеком. Человеческим сообществом! Когда люди собираются вместе, чтобы стать счастливыми. А счастья быть не может, если нет внутренних правил и законов, определённых норм поведения. Это как ритуальная молитва, церковное таинство, где нужно выполнить действия, неподвластные уму. И выполнить их следует не задумываясь и ни на мгновение не сомневаясь. Ты пришёл со своим уставом в чужой монастырь.

— Я пришёл в свой город. И с автоматом!

— Не убивай его, — вдруг вмешалась Дара. — Посмотри, он ведь блаженный. Здесь все блаженные.

— Оставить в живых — поднимет тревогу…

Она вышла из-за спины академика и журналист лишь сейчас увидел женщину, вжался в постамент, а секунду назад не боялся ствола, упёртого в живот.

— Не надо, — попросил беззащитно. — Не хочу…

Дара подняла свою роковую руку и легонько стукнула в лоб костяшкой указательного пальца. Глаза Опарина полыхнули огнём, зрачки расширились и взгляд тотчас угас. Каменная баба поднесла трубу к губам, и театральную площадь огласил низкий, смикшированный звук, напоминающий вздох облегчения.

— Теперь ступай, — велела Дара. — И никогда не оглядывайся назад.

Журналист открыл рот — силился что-то сказать, но лишь гримасничал, лишённый дара речи…

С лестницы, ведущей к воротам катакомбного цеха, просматривались все подходы к нему, охраняемые двумя братьями в белых балахонах, третий стоял у калитки, и все с ружьями на изготовку — вероятно, после ночной тревоги объявили усиленный режим несения службы. Идти под прикрытием Дары и всё-таки видеть направленные на тебя стволы было неприятно, и оттого жёстче и бескомпромисснее становились руки, сжимающие автомат.

— Думай обо мне! — ещё раз предупредила спутница. — Почему-то я теряю тебя!

Академик думал и спускался медленно, чтобы не потревожить снег на ступенях: охранники и так слышали скрип, насторожённо озирались и водили ружьями. На середине лестницы — там, откуда ночью ему пришлось бежать, Дара положила ему руку на плечо и остановила.

— Погоди… Ты как обо мне думаешь?

— Хорошо, — сказала Насадный.

— Нет, я не об этом… Ты думаешь неправильно! Нужно держать в сознании мой образ!