…даже не замечая того, как с юго-востока надвигается огромная черная туча. И где-то вдали гулко рокочет гром, обещая выгнать из Петербурга жару и, обильно смочив улицы ливнем, принести горожанам столь привычную им прохладу и непроглядную облачность.

А ровно за три с половиной дня до этой грозы… За три с половиной дня до того, как Персивалъ Голоблад был расстрелян около своего коттеджа в Горелове… А именно…

…15 июня, в четверг, неприятности перешли в наступление. Они объединились в голодную стаю и, окружив меня плотным кольцом, начали жадно вгрызаться острыми зубами пираиий в мою дряблую невкусную плоть. Я обреченно пищал и даже не думал сопротивляться. И мечтал лишь об одном: очутиться вдруг где-нибудь далеко-далеко — в глухой непроходимой тайге, в знойной безводной пустыне. На Северном полюсе… В кратере Циолковского… В глубокой могиле, упакованным в уютный сосновый гроб… Да, даже так! Я согрешил, подумав о смерти, помянул ее всуе, и она, с радостью откликнувшись на мой неосторожный призыв, не заставила себя долго ждать и объявилась во всей красе пред моими очами.

Впрочем, обо всем по порядку. Точка отсчета: 15 июня, четверг. 7-30 утра. Где-то на Московском проспекте. Унылый, невкусно пахнущий вытрезвитель. И старшина с кустистыми брежневскими бровями.

— Фа-милия? — отчеканил он, и я расстроенно шмыгнул носом.

— Пивцов. Через «и».

— Через «и», — старшина быстро царапал ручкой в протоколе моего задержания. — С такой фамилией грех не быть алкашом. Имя-отчество?

— Ярослав Леонидович.

Дата рождения? Адрес? Место работы? Сколько выпил? Где и чего? С кем и зачем?… Рутина, ритуал, за последнее время обнюханный мной до мельчайших подробностей. Начиная с прошлого лета я в вытрезвителе уже в пятый раз. Или в шестой? Не помню, сбился со счета. Но ясно одно: скоро со мной здесь начнут здороваться за руку, будут встречать транспарантами и чашечкой горячего кофе. И вручат мне членский билет добровольного общества друзей зеленого змия.

— Одевайтесь, — разрешил старшина, и в сопровождении маленького сержанта я, шлепая босыми ступнями по липкому полу, прошел в кладовую и отыскал там железную вешалку со своими джинсами и рубашкой. В деревянной ячейке под номером «девять» дожидались меня мои старенькие кроссовки. Похоже, что в них я вчера пересек вброд Сиваш.

— Свободен. — Сержант отомкнул обитую жестью входную дверь. — Когда снова ждать, Ярослав Леонидович?

Я не знал. Может быть, завтра. Может быть, через неделю. А может быть, никогда, если в ближайшее время я напорюсь на какой-нибудь суррогат с примесью цианидов или метила. Суррогатов мною выпито уже море. И пока мне везло — я живой, — но не вечно же это должно продолжаться.

Я поправил очки и вышел на улицу. И обнаружил там яркое солнышко. Перезвон птичьих трелей. Толстую дворничиху с лохматой метлой. И худого нескладного индивидуума с объемистыми слюнявыми губами.

— Братишка, есть закурить? — прошлепали губы, и я достал из кармана мятую пачку «Примы».

Худого нескладного звали… Звали… Я забыл его имя, хотя сегодняшней ночью в вытрезвителе мы с ним знакомились несколько раз.

— Борька, пошли похмелимся. — Он тоже забыл, как меня зовут.

— Я не Борька, я — Ярослав.

— Дима, — в очередной раз представился губошлепый и протянул мне руку. — Пошли, угощаю. У меня остался полтинник.

Конечно, пошли! Я чуть не задохнулся от счастья. Засуетился, уронил на асфальт сигареты. ПОШЛИ-ПОШЛИ!!! Неужели через пятнадцать минут я волью себе в глотку спасительную микстуру, живую воду, исцеляющую и веселящую? И перестанет разламываться башка. И поднимется настроение. И я снова смогу безболезненно двигать своими конечностями, перемещаться в пространстве, шевелить мозговыми извилинами. Я спокойно, без дрожи в коленках вернусь домой и с открытым забралом встречу праведный гнев жены и брезгливое безразличие дочек. Я снова, хотя бы на время, стану самим собой. Для этого мне нужна самая малость. Водки! Немного водки!

— Идемте, я знаю, где здесь дешевле, — залебезил я.

— Я тоже знаю, — объявил мой новый знакомый и, больше не проронив ни единого слова, порулил к проспекту, дымя сигаретой, как Ключевская сопка. Брюки его оказались порваны сзади, и сквозь большую прореху наружу выглядывали нечистые голубые трусы. Не в силах оторвать от них взгляда, словно за путеводной звездой, я посеменил следом за ними.

Вооружившись двумя бутылками водки и белым пластиковым стаканчиком, мы удобно устроились на скамейке в уютном зеленом скверике возле Московских ворот.

— Хреново, — жаловался Дима, наливая трясущимися руками водку в стаканчик.

— Да, — соглашался с ним я.

— Жена раздавит, как таракана, — продолжал хныкать он.

— И меня тоже.

Пару минут после этого осознания своей скорой кончины мы молча курили, потом Дима снова разливал водку. Уже менее трясущимися руками.

— Жена, говоришь? — отдувался он, опрокинув в себя свою порцию. — Черт с ней, с женой. Переживем, живы будем, братишка. Большая семья-то? — вопросительно смотрел он на меня.