Я не знаю точно, в какой момент и почему началась самая сильная волна демонстра-ций, но что из того? От бунта нас всегда отделяла лишь искорка. В большинстве случаев бунт начинался со школы. Учителя стали для нас важнее родителей и полностью контро-лировали сознание детей. Мишенью обычно служила штаб-квартира ЮНРВА, а раз уж демонстрация началась, то неизвестно, чем она кончится.

"Бедственное положение", "день бедствий", "изгнание" - подходящий повод для демонстрации. В остальном - страх, боязнь сокращения пайков, боязнь эпидемии, боязнь, что запоздает водовозка. Когда в амбулатории сокращали часы работы из-за нехватки пер-сонала, за этим вскоре следовала демонстрация.

Как-то вечером во время бунта подожгли амбулаторию, а хаджи Ибрагима обвинили в том, что он - орудие сионистов. Амбулаторию подожгли из-за того, что срочно ввезли вакцину, принятую от Израиля, чтобы подавить вспышку холеры.

На следующий день мы отправились к Перу Ольсену, он забаррикадировался под охраной Арабского легиона. На столе лежало его заявление об уходе.

– Кончено, хаджи. Иерихонский проект официально мертв, - сказал он.

– Если вы хотите прекратить бунты, - сказал мой отец, - то начните выдавать продо-вольственные карточки. Это их прекратит.

– Я не могу уследить за всеми играми, которые здесь разыгрывают, - гневно сказал Ольсен дрожащим голосом.
– Это за пределами человеческого разума и терпения. Я уез-жаю.

– Мне жаль, что вам пришлось так плохо о нас думать, Пер. Вы нас проклинаете, не правда ли?

– Нет, друг мой, это система работает не так. ЮНРВА не желает, чтобы в ее машину бросали гаечные ключи. Слишком многим чиновникам надо поискать честной работы. Это сгладится. Разве вы не знаете, что в конце концов вину свалят на евреев. Вы стара-лись, хаджи Ибрагим, но вы же все это время знали, что произойдет.

– Боюсь, что так, - тихо сказал отец.

Полные боли, мы шли домой из штаб-квартиры ЮНРВА. Тогда-то я и заметил, что отец начинает стареть. Он остановился и оглянулся кругом. Несколько кольев на камени-стом поле обозначали контуры большой опытной фермы, так и не давшей урожая. Не-сколько разрушающихся фундаментных бетонных блоков с торчащими из них стальными прутьями - это все, что осталось от фабрик, так и не выработавших и одного рулона тка-ни.

– Почему, отец?

– Нужно работать всем вместе. А совместная работа требует доверия. Доверия среди нас нет. Мы гордимся своими возможностями. А на деле мы ни на что не годимся.

Есть конфискованные стройматериалы, - сказал отец с горечью.
– Мы их возьмем и построим славный домик поближе к шоссе. Такой, который к лицу чиновнику ЮНРВА.

1954 год

Мой восемнадцатый день рождения очень памятен - разве может молодой человек забыть день, когда он стал мужчиной!

Вдовы, не имеющие защиты со стороны большой семьи или клана, очень уязвимы к сексуальному приставанию и оскорблениям. Но только не те, что находились под покро-вительством хаджи Ибрагима. В нашей части лагеря их было несколько, и им ничто не грозило. Лишь один человек осмелился бросить вызов моему отцу, и он проглотил язык за свою попытку.

Хильва была старше меня, может быть, ей было двадцать шесть. Уже больше года, как мужа ее не было на свете. Он погиб, когда перевернулся автобус, в котором он ехал в Иерусалим, и она осталась с четырьмя малыми детьми. Хильва была из тех, кто во время войны оказались разлученными со своими и поселились на участке Табы в лагере Акбат-Джабар. Когда погиб ее муж, она попросила у хаджи покровительства, и он с готовностью его оказал. Как я уже говорил, слово моего отца было в нашей части лагеря законом, и Хильве теперь ничто не угрожало.

По добрососедству я присматривал за Хильвой, чтобы она и ее дети получали доста-точные пайки, и лично следил за тем, чтобы они пользовались медицинским вниманием, когда болели. Мы стали добрыми друзьями.

В нашем мире, где почти все, касающееся секса, опасно, запретно и секретно, боль-шинство молодых людей получают свой первый житейский опыт от вдов или разведен-ных женщин. Чего я не знал, так это того, что женщины так же хотят секса, как и мужчи-ны. Эта взаимная потребность стала для меня откровением.

Все то время, когда мне казалось, что я соблазняю Хильву, на самом деле она соблазняла меня. Когда она сказала мне, что у нее есть особый подарок к моему восемнадцати-летию, я подумал, что это наверно шапочка или что-нибудь вышитое ею.

Вкус граната, испытанный в первый раз, оказался не таким, о каком мечталось. У Хильвы было четверо детей, но она была наивна и почти невинна, занимаясь любовью. Она с детства была полна обычных страхов и запретов. И эти страхи забирались в постель вместе с нами. Вместе с виноватыми рыданиями и странными вспышками хихиканья это отчуждало и было стеснительно.