Шрифт:
Неужели они никогда не прекратят? Ибрагим, не возвращайся! Сколько это будет продолжаться? Сколько? Наконец они выскочили из дома. Я отнял руки от ушей и услы-шал, как офицер приказал стеречь место и держать женщин как приманку.
Я знал, что у меня навсегда останется шрам от этого зрелища и бесчестья. Но все же я как-то отогнал это от себя, спасая наши жизни. Я заставил себя на мгновение забыть то, чему был свидетелем, и подкрался к окну. Рамиза и Фатима скорчились на полу. Мама была в оцепенении, но все же успокаивала их. Она вытерла Фатиме кровь, взяла их на ру-ки и качала туда-сюда.
– Мама!
– прошептал я.
Ее глаза расширились от ужаса, когда она меня увидела.
– Не бойся. Я никогда не скажу отцу. Никто не узнает.
– О, Ишмаель!
– рыдала она.
– Увидеть свою мать в таком позоре! Достань мне нож! Я должна убить себя!
– Мама, нет!
– Ишмаель, беги! Беги! Забудь, что ты видел. Беги!
– Не плачь, мама. Все позади. Пожалуйста, мама. Мы будем жить!
Бесполезно. Но теперь мне было все равно. Я прыгнул в комнату и шлепнул ее по лицу. Она перестала плакать и уставилась на меня.
– Будешь ты теперь слушать?
Она не ответила, и я снова шлепнул ее. Она медленно кивнула, что слышит меня.
– Не уходите до наступления темноты. Приведите себя в порядок. Когда стемнеет, снова начнется стрельба от Тель-Авива. Охрана курит гашиш. Она не будет бдительна. Когда начнется стрельба, выходите по одной и бегите к рынку. Когда вы там соберетесь, идите к Часовой башне в центре города.
Она ухватилась за меня и взглянула снизу вверх. Ее глаза были красны и лицо запла-кано.
– О, Ишмаель!
– Мама, ты поняла меня?
– Да, но Ибрагим...
– Он никогда не узнает. Никогда. Никто никогда не узнает.
Она дотронулась до моего лица дрожащими руками. Я крепко сжал их и взглядом просил ее слушаться меня. Наконец она сказала, что будет слушаться. Я поцеловал ее и вытер ей щеки.
– Придайте себе хороший вид, как будто ничего не было. Я пойду предупредить от-ца, чтобы не возвращался. Все, что он будет знать, - это что солдаты вас допрашивали, и больше ничего.
Я побежал. Позади себя я слышал выстрелы и не знал, по мне стреляют или нет.
Я нашел Наду и Камаля и сказал им только, что солдаты держат женщин в заложни-цах, чтобы заманить отца. Я велел им оставаться на месте и поджидать Джамиля и Омара на случай, если они вернутся. Встретимся все позже у Часовой башни. И поспешил спа-сать отца.
Глава пятнадцатая
Бассам эль-Бассам заверил хаджи Ибрагима, что честно торговал с греком-киприотом Хариссиадисом почти двадцать лет. Названная им плата за чартер до Бейрута - че-тыреста фунтов - вполне честная. Хаджи Ибрагим возражал против пункта назначения.
– Я только что вернулся из поездки в Газу, - сказал грек.
– И не отправлюсь туда снова и за пять сотен. Египетский флот - на воде. Они расстреливают всех. Три дня назад они чуть не потопили судно с беженцами. Я сделал пять рейсов в Газу и обратно, и с меня довольно. Это слишком опасно. О доставке ваших в Бейрут я бы даже и не думал, но это мне по пути на Кипр.
– Но в Бейруте у нас и родственников нет, - сказал Ибрагим.
– У вас будет более безопасный берег, и я вам предлагаю хорошую плату за шестьсот человек. Да или нет?
– Хариссиадис дает тебе шанс, - заверил Бассам.
Карман у него был не столь пухлый, как он надеялся. У него было только сто во-семьдесят фунтов. Семьсот пропали с посещением банка Барклая и столько же - оттого, что не явился Фарук. Ибрагим развел руками.
– Сумасшествие. Не знаю, зачем я уехал из Табы. Бейрут. Что такое Бейрут? Сколько у меня времени, чтобы добыть деньги?
Видно было, что грек разочарован. Дело ему представили так, как будто нужная сумма у хаджи Ибрагима уже на руках.
– Здесь перемирие нарушено. Бои ширятся. Кто знает, не будет ли резни в Яффо? Ты знаешь? Бассам знает? Никто не знает. Попробуем. Двадцать четыре часа.
– Завтра, - сказал хаджи Ибрагим.
– Плачу половину, когда мои люди будут на бор-ту, и другую половину, когда они прибудут в Бейрут.
Грек отрицательно покачал головой.
Ибрагим вынул из кармана пачку денег и положил ее на стол.
– Это все, что у нас есть, - сказал он.
– Сколько здесь?
– Чуть меньше двух сотен.