Я никогда не видел электрического света, лишь только издали - с шоссе или из киб-буца. И часто удивлялся, как эти лампочки действуют. В нашей классной комнате была электрическая лампочка, но она не действовала.

Я никогда не видел картины, нарисованной рукой человека.

Я никогда не был в комнате, где было бы по-настоящему тепло зимой.

Я никогда не видел пруда, где выращивали рыбу для вылова.

Я увидел большой дом для цыплят, который освещался все время, чтобы цыплята перепутали день с ночью.

Как вы легко можете представить, дорогой читатель, я сделался для господина Сал-ми незаменимым, и к концу четвертого визита я самостоятельно учил нескольких малы-шей - ведь мне хотелось возвращаться сюда.

Евреи были очень дружелюбны. Сначала я подозревал, что они пытаются заманить меня в ловушку, но со временем стал им чуточку доверять. Я смотрел в оба, чтобы они не смогли меня внезапно схватить, и всегда находился на расстояния крика от господина Салми.

Там была еврейская девочка по имени Хана, которая приехала из Сирии и немного говорила по-арабски, помня это со своих ранних лет. Она стала моей помощницей в клас-се. Как и Нада, Хана была на несколько лет старше меня. Когда она в первый раз взяла меня за руку, я отдернул ее, и во рту у меня пересохло. Конечно, кто-нибудь видел, как она дотронулась до меня, и теперь меня убьют.

И вот тогда я увидел самое странное. Мальчики и девочки, старше меня и моложе, держались за руки и играли. Они становились в круг, танцевали и пели вместе. Они часто целовались и обнимались. Может быть, это начало тайной оргии? Увиденное так поразило меня, что я даже забыл про голые ноги девчонок. А Хана вовсе не стыдилась своих.

Но труднее всего было понять поведение господина Салми, когда он был с евреями. Он смеялся и шутил, когда учил их. С нами в Рамле он никогда этого не делал.

Со многими из евреев господин Салми, казалось, был на дружеской ноге. Он час-тенько гладил детей по голове, если они давали правильные ответы. Я видел, как он об-нимал некоторых евреев, как это делают арабские мужчины, приветствуя друг друга. Я даже видел, как еврейская женщина смеялась, положив руки ему на плечи, а ее муж стоял рядом с ними! Евреи всегда отпускали его на автобус с корзиной, полной овощей, фрук-тов, яиц, иногда цыплят. А на следующий же день в Рамле он исходил яростной ненави-стью к евреям.

Мой рассудок готов был помутиться от всей этой сумятицы. Неужели киббуц Ше-меш - это фокус сатаны, чтобы совлечь нас, мусульман, с дороги праведной веры? В кон-це концов, наше дело - обратить их либо убить. Так велит нам Коран. О Боже, мне надо кого-нибудь спросить. Однажды я поймал на себе взгляд господина Гидеона Аша, и мне так хотелось поговорить с ним. Но я не смел, ведь он мог бы сказать хаджи Ибрагиму, что я там был. Он был в дружбе с моим отцом, и поэтому я не мог ему доверять. Все, что я знал, - это что кто-то говорит мне неправду, и что знать правду для меня опасно.

Мысль о Шемеше настолько завладела мной, что я частенько просто мечтал сходить туда. Если евреи в самом деле занимались человеческими жертвоприношениями и устраи-вали оргии, то делали они это так, что никто этого не видел, и к концу моего пятого посе-щения я уже сомневался в том, что они это делают.

Невзирая на опасности, я все же решил выяснить истину, и тут-то как раз и случи-лась беда. В тот ужасный вечер я попытался проскользнуть через двор на кухню, как делал всегда, возвращаясь из киббуца. Но отец загородил мне дорогу. Я уклонился от первого взмаха его посоха, но он ухватил меня и швырнул на землю. Он нависал надо мной, как великан, пиная меня ногами, с искаженным яростью лицом и срывающимися с губ про-клятиями.

– Я тебя убью, если еще раз увижу возле евреев! Пусть тысяча муравьев вопьется те-бе в подмышки!

Он остановился, лишь когда выбежала Агарь и закрыла меня собой, умоляя о поща-де. Несколько дней я еле мог двигаться. Я дополз до печи в кухне и весь день проплакал. Небо наказало меня. Отец забрал меня из школы.

Это продолжалось пару недель. Хотя синяки стали проходить, сердечные мучения не утихали. Однажды я услышал, как мама говорила одной из своих родственниц, что поло-жит этому конец, а то еще я заморю себя голодом до смерти.

В первый раз после того, как отец взял в жены Рамизу, моя мать была очень ласкова с ним. Она касалась его, слегка покачиваясь, трогала его за плечи и остальное делала гла-зами. Она отпускала намекающие словечки, как бывало до Рамизы. Она соблазняла отца со всей чувственностью, какую могла в себе возбудить, и в ту ночь он позвал ее в постель. На следующее утро хаджи Ибрагим был другим человеком. Гнев против меня внезапно прошел. И на ночь мама снова отправилась к нему в постель. А на следующее утро отец великодушным жестом руки позволил мне вернуться в школу.