Хаджи Ибрагим сопровождал шейха Аззиза с его телохранителями и рабами, во гла-ве каравана покидавшими Табу. Свита остановилась на расстоянии полдня пути и ждала, когда догонят главные. Те двое нашли тень на краю пустыни Негев, того непостижимо жестокого пекла, которое способна переносить только горстка людей особой породы. Ис-ламский пояс охватывает худшие страны планеты, протягиваясь от Северной Африки в мрачные места Тихого океана. Это та сокрушающая часть мира, где люди не в состоянии победить землю. В оцепенении они приняли ислам с его фатализмом. Ислам давал им то, за что можно ухватиться, чтобы продолжать жизненную борьбу. Эта страна запугивала всякого, кто пытался на ней существовать. Столь жестокими, столь озверелыми были си-лы природы, что люди, оказавшиеся узниками этой страны, свернутые в бараний рог, соз-дали общество, где жестокость была обыденной.

Коричневые пятна и выступающие вены выдавали возраст Валид Аззиза, старого пустынного атамана, чья рука вонзила больше кинжалов в большее число врагов, чем бы-ло у библейского Иова. Ибрагим и Аззиз были из тех, кто сами объявили себя вождями и приступили к тщательному созданию своих мини-королевств. Племя и его сильнейшие всегда были оплотом политический структуры арабов.

Ибрагиму нужна была информация, может быть, и руководство, но даже столь близ-кие кровным родством и положением люди редко говорили друг с другом напрямик.

– Кажется, война скоро кончится, - сказал Ибрагим.

Валид Аззиз, который почти девяносто лет наблюдал, как все приходит и уходит, лишь пожал плечами. Все они приходили, все они уходили. Вечны лишь бедуины.

– Может быть, мне от этого легче. Я не уверен, - продолжал Ибрагим.
– Я ведь ни-когда не доверял немцам.

Валид Аззиз не сказал ничего. В начале войны немцы внедрили в племя Ваххаби од-ного из своих агентов и надавали бедуинам всякого рода обещания, если они изобразят восстание ради сотрудничества с Африканским корпусом, выдвинувшимся к Суэцкому каналу. Валид Аззиз дал туманные и уклончивые обещания, точно так же, как он давал туманные и уклончивые обещания туркам, египтянам, англичанам - всем, кто объявлял о своих правах на погружающие в размышления просторы, по которым кочевали бедуины.

– Ко мне обратились, чтобы помочь образовать новую Всепалестинскую партию, - сказал Ибрагим, - и спрашивали, войдут ли в нее Ваххаби.

– Ты живешь, как в яблочке мишени. Что хорошего в деревне? А я ухожу в пустыню. Для меня без разницы, кто пытается управлять Палестиной.

– Но, дядя, когда кончится большая война, здесь начнется новая. Англичане рано или поздно уйдут. Они потерпели неудачу и очень устали. Мы должны быть готовы войти и захватить Палестину.

Валид Аззиз долго хранил молчание, как в пустыне.

– Ослиная моча, - наконец сказал он.
– Ты правишь своей деревней. Я правлю Вах-хаби. Остальное - ослиная моча. На расстоянии отсюда вон до того дерева не найдется двух арабов, что пришли бы к соглашению. Мы на этой земле с тех пор, как солнце на не-бе, и ни один араб никогда не правил Палестиной. Ты поосторожнее теперь с политическими союзами.

– Когда англичане уйдут, евреи наверняка не смогут приняться за весь арабский мир.

– Может, и нет. Из всех неверных, которые сюда приходили, нет для нас более про-тивных, чем евреи. Что-нибудь против евреев - для нас как молоко жизни. Теперь, в пер-вый раз за сотни лет, может быть мы кого-нибудь и сможем победить в войне. А что по-том? Передаст ли арабская нация Палестину твоей чудесной новой политической органи-зации? Или Сирия захватит Галилею, а Египет Негев? Уберется ли Арабский легион об-ратно через реку Иордан или останется на Западном Береге? А как насчет Каукджи и муф-тия? И чем кончится наш палестинский национализм? Он кончится тем, чем кончается всегда - личным желанием одного человека захватить власть. Будь осторожен с союзами, - повторил он, - и будь осторожен с конференциями; они всегда кончаются крикливым соперничеством и угрозами.

Старый шейх снова погрузился в молчание. Караван был виден на горизонте на рас-стоянии нескольких миль. Горизонты казались витриной для верблюжьих горбов.

– Дядя, - вернул его к действительности Ибрагим.
– Дойдет до войны между нами и евреями. Это неизбежно.

– Да, придется нам драться с ними, - согласился Аззиз, - потому что они неверные, а мы мусульмане. Ни одному неверному нельзя позволить править хотя бы дюймом земли, на которой существует ислам. Однако дерись с евреями очень осторожно.

– О чем ты, дядя?

– Все остальные чужеземцы пришли в Палестину, чтобы эксплуатировать нас. Евреи пришли, чтобы остаться. Они сделали стране благо. Им больше можно верить, чем кому-нибудь другому, в том числе нам самим. В конце концов лучше иметь дело с Гидеоном Ашем, чем с сирийцами, иорданцами, англичанами, со всеми. Конечно, где-нибудь на публике надо орать про присутствие евреев. Однако, поднимая оружие против них, убе-дись, что плохо прицелился, и убедись, что им известно, что ты вовсе не хотел в кого-нибудь попасть. Аллах запрещает мне возвращаться обратно под египетское правление.

Цепочка верблюдов качнулась перед ними. Старик поднялся на ноги, обнял своего племянника и взобрался в седло.

– Мы не можем действовать как страна. Мы никогда не умели управлять собой. Наш способ всегда был в людях вроде нас с тобой, бравших задачу на себя. С евреями веди се-бя спокойно. Это наш лучший шанс.

Он повернул свою лошадь и, пришпорив ее, поехал к каравану.

После войны мой отец стал внушительной персоной. Он не только пережил восста-ние муфтия, но и нанес позорное поражение бандитам Каукджи. Вошло в легенды, как он поджег поля Табы, воспользовавшись ветром в сторону противника, и об этом славном сражении были написаны тысячи, даже миллионы стихов.