В этот момент свет фар упал на вывеску с надписью "Киббуц Шемеш". И меня потя-нуло туда как магнитом. Я помнил, что входить мне запрещено, но если бы я упросил ев-реев не говорить отцу, то может быть, они смогли бы отыскать врача-араба. От стороже-вого поста киббуца сквозь завесу дождя горели прожекторы, снова ослепив меня. Внезап-но меня окружили евреи, наставив на меня винтовки. Они впустили меня через ворота.

– Что он говорит, Ави?

– Что-то о больном ребенке.

– Кто-нибудь его знает?

– Это не один ли из детей табского мухтара?

– Позовите кто-нибудь Гидеона!

– Что здесь происходит?

– Это ребенок из Табы. Он твердит, что сильно заболел младенец.

Должно быть, я лишился чувств. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в грузовике, и господин Гидеон Аш поддерживает меня рукой, а другой человек за рулем пытается взобраться по разбухшей улице к центру деревни. Грузовик вертелся и буксовал на одном месте.

– Они живут там наверху!

– Дорога непроезжая. Придется идти пешком.

Я упал в грязь и не мог подняться. Господин Гидеон Аш поднял меня своей доброй рукой, и мы трое, бегом, скользя и падая, пустились к дому моего отца. Оба еврея про-толкнулись через множество людей, столпившихся под дождем.

Господин Гидеон Аш с другим человеком стояли в жилой комнате. Я упал на руки Нады, но мне удалось сохранить сознание. Господин Гидеон Аш объяснил, что прибыв-ший с ним человек - врач.

Хаджи Ибрагим встал посреди комнаты, загораживая дверь в комнату Рамизы. После странного молчания Агарь и Нада, отец и дая стали орать все вместе.

– Замолчите вы все!
– проревел господин Гидеон Аш, покрывая голоса.

– Где ребенок?
– спросил врач.

Хаджи Ибрагим сделал несколько угрожающих шагов в мою сторону и поднял ку-лак.

– Я же тебе говорил! Я велел тебе идти в Латрун!

– Отец! Мы не смогли раздобыть врача ни из Рамле, ни из Лидды!
– крикнул я, за-щищаясь.
– Я не знал, что делать.

– Пожалуйста, позвольте мне осмотреть ребенка, - обратился врач.

– Нет!
– заорал отец.
– Нет! Нет! Нет!
– Он угрожающе показал на меня.
– Ты привел их сюда, чтобы показать им, что мы ниже их!

– Ибрагим, - сказал господин Гидеон Аш, - прошу тебя, успокойся. Перестань бол-тать, как дурак. На карту поставлена жизнь ребенка.

Женщины начали судорожно причитать.

– Никакой жалости от евреев! Ни жалости! Ни милостей! Не желаю, чтобы вы в мо-ем доме показывали свое превосходство!

Господин Гидеон Аш сделал движение к спальне, но отец загородил дорогу.

– Не делай этого, Ибрагим! Я тебя заклинаю! Ибрагим!
– Отец не пошевельнулся.
– Ты совершаешь большой грех.

– Ха! Грех - это получать жалость от еврея! В этом грех!

Господин Гидеон Аш поднял руки и покачал головой в сторону доктора. Отец и женщины застонали громче: он - чтобы заставить их уйти, а они - чтобы удержать докто-ра.

Вдруг воцарилась странная тишина. Рамиза, белая как мел, похожая на привидение, бессознательно разевая рот, вошла с младенцем на руках. Врач оттолкнул моего отца и взял младенца, она рухнула на пол, и женщины упали возле нее. Доктор приложил ухо к груди младенца, похлопал по ней, вдохнул ему в рот, открыл свой чемоданчик и снова по-слушал.

– Ребенок мертв, - прошептал доктор.

– Это место полно злых духов, - сказал мой отец.
– Такова была воля Аллаха, чтобы ребенок умер.

– К черту!
– крикнул Гидеон Аш.
– Ребенок погиб из-за грязи и небрежности! Пошли отсюда, Шимон.

Они вышли из дома под проливной дождь, а хаджи Ибрагим орал им вслед и потря-сал кулаками. Больше я ничего не слышал, но слышали другие.

Оба еврея скользили и старались удержать равновесие, спускаясь по каменистой тропинке, поливаемой дождем, а мухтар шел позади них.

– Как мы жили, так и живем! Мы здесь жили тысячи лет без вас! Наше существова-ние хрупко, как горная тундра! Нечего приходить и учить нас, как жить! Мы вас не хотим! Вы нам не нужны! Евреи!

Гидеон хлопнул дверцей со стороны водителя и нащупал зажигание. Доктор вскочил на соседнее сидение, а хаджи Ибрагим заколотил в дверь и продолжал кричать.

Гидеон закрыл глаза, подавил слезы и на мгновение опустил голову на руль.

– О Боже, - пробормотал он.
– Я забыл дома свой протез. Я не могу править этой проклятой машиной.