Среди пассажиров началась паника. Были слышны истошные вопли старлетки: «Я не хотела лететь этим рейсом», она трясла пальцем перед носом человека, который, судя по всему, был ее агентом. «И вот теперь я поплачусь за это жизнью!» Ее крик произвел странное впечатление: стало казаться, что снимается кино, мы все находимся на съемочной площадке, и что на самом деле ничего ужасного не происходит.

Летун побелел, как мел, и лихорадочно вцепился мне в руку:

– Знаешь, если мы рухнем, мне будет немного легче, если я буду держать тебя за руку.

– Беспокоиться не о чем, – заверила я, усилием воли подавляя подступающую тошноту. – Моя гадалка никогда не говорила, что я попаду в катастрофу, поэтому никакого крушения не будет. На самом деле, летать самолетом гораздо безопаснее, чем пользоваться другими видами транспорта.

– Я застрахован. От несчастного случая плюс общее страхование жизни – на круг выйдет приличная сумма. Не знаю, как родители отреагируют на мою смерть – обрадуются или огорчатся, – бубнил он себе под нос.

И как раз в этот момент болтанка прекратилась, и все вернулось в норму.

В аэропорту Летун и я поспешно чмокнули друг друга на прощание, у меня на губах остался влажный след от его поцелуя. Многих гомосексуалистов и бисексуалов отличает особая, по-детски неуклюжая нежность, как у пушистых маленьких зверенышей. Но я всегда помню об угрозе СПИДа. Как сказала Аланис Мориссетт [78] : «Может, я и больна, но я прекрасна, детка».

За окном такси синело небо, дома стояли в ярком солнечном свете. Я понятия не имела, где нахожусь. Спустя какое-то время такси добралось до небольшого здания гостиницы, где остановился Тиан-Тиан.

Внизу в холле я спросила у дежурной, передано ли мое сообщение постояльцу из номера Б405. Она сказала, что нет. Ее губы были густо накрашены красной губной помадой, так что даже на зубах виднелась алая полоска. Я попросила ее позвонить наверх в номер, но там никто не ответил. Тиан-Тиана не было. Мне ничего не оставалось, как сесть на диван в углу холла и дожидаться его прихода.

За окном послеполуденное солнце ярко освещало улицу, долетал гул людских голосов и автомобилей. В отличие от Шанхая он не был таким интенсивным, но эта городская суета была напрочь лишена изысканности и иноземного привкуса. Все прохожие были похожи друг на друга, лишь иногда мелькало красивое женское лицо и стройная фигура, скорее всего, иммигрантки с Севера. У северянок, в отличие от жительниц Шанхая, особая жизнелюбивая красота и прямота во взгляде, но им не хватает нашей элегантной сдержанности.

Я умирала с голоду. Взяла сумку и вышла из гостиницы. Напротив находился ресторан фаст-фуд, я уселась за столиком у окна, чтобы хорошо видеть всех входящих в гостиницу и выходящих оттуда.

В ресторанном зале было несколько капризных ребятишек, щебетавших что-то на непонятном диалекте. По радио передавали то английские, то кантонские песни. Вошли двое полицейских, каждый из них по очереди придирчиво оглядел меня с головы до пят. Они купили по кока-коле и уже на выходе снова обернулись и посмотрели на меня. Я потрогала лицо, на ощупь было непохоже, что смазался макияж. На черном облегающем топе не было ни дырочки, бретельки не торчали, «молния» на брюках была застегнута, живот упруг и подтянут. Значит, я выглядела либо очень привлекательно, либо чересчур подозрительно.

Неожиданно у меня пропал аппетит. Я не могла заставить себя проглотить ни кусочка, только пару раз глотнула кофе, у которого был странный химический привкус мебельной политуры.

Я пошла в туалет, взглянула на себя в зеркало: бледная, словно тень. Вошла в кабинку и помочилась, стоя, по-мужски. (Я всегда так поступаю в общественных уборных: сколько людей проходят через них, сколько выделений, микробов, миазмов, воспоминаний и различных историй повидали эти стены, а уж стульчаки и подавно.) Унитаз напоминал огромную жирную белую муху, горестную, но неунывающую, безропотно подставляющую толстые округлые бока под бесчисленные женские бедра.

Живот скрутило тупой болью. Я заметила на белье крошечное красное пятнышко. Проклятое невезение! Каждый раз, стоило мне уехать из Шанхая, как начинались месячные. И именно сейчас, когда я оказалась в ситуации на грани жизни и смерти, мое предательское тело, как всегда, отреагировало недомоганием.

Боль накатывала волнами, от снедавшей меня тревоги спазмы матки становились все сильнее и резче. Я ведь вообразила, что при последней встрече с Марком забеременела, и уже даже начала подумывать о том, чтобы во всем признаться Тиан-Тиану, а потом родить ребенка. Было абсолютно все равно, от кого этот ребенок, главное, чтобы в его жилах текла кровь, пропитанная любовью, чтобы его улыбка озаряла небо, развеивая мрак и печаль.

От невыносимой боли меня начало знобить. Я отмотала длинное полотнище туалетной бумаги от висевшего в кабинке рулона и положила в трусики, в глубине души надеясь, что бумага была чистой. Теперь мне, как воздух, нужны были стакан горячей воды и теплая грелка на живот.

В свое время мать говорила мне, что после родов у женщин уже не бывает болезненных ощущений во время месячных, потому что матка расслабляется. Это значит, что если у меня не будет детей, я обречена на пожизненные мучения. Предположим, менопауза наступит в пятьдесят пять лет. То есть мне предстоит страдать еще тридцать лет, ежемесячно корчась от боли целых двенадцать раз в году. В голове бурлил кипяток. В таком состоянии я становлюсь безумнее бешеной кошки.