– А внутри грецкие орехи?

– Так он говорит.

– Ну и ну. Разумеется, раньше это уже делалось. Как, впрочем, и многое другое, не так ли? – Он ставит банку на столик, приглаживает волосы на макушке, восхищаясь коллекцией. – Вы, должно быть, обделались от страха.

– Не я один.

– Но остальные – только из-за поляка. Вы не говорили вашей труппе об этом? – Его взгляд вновь перемещается к столику. – Они же не знают о наших… сокровищах?

– Нет. Им известно только о поляке. Должно быть, сейчас они страшно злятся.

– Не волнуйтесь. Лаура найдет, как их умаслить. Как по-вашему, его действительно серьезно искали? Или только делали вид, как и говорил Саша?

– Не знаю. Я старался не смотреть.

– Собак не было?

– Были, но они его не учуяли. Мы намазали его тавотом, чтобы отбить запах.

– Идея Эдуарда?

– Пожалуй.

– Разве они не дали вам сопровождающего?

– Дали. Но она участвовала в операции.

– Не мешала вам прятать парня?

– Согласно Саше, нет. Называла себя Эрна. Блондинка. Весом за четырнадцать стоунов.

Улыбка Эмори становится шире: он знает, о ком речь.

– Мы по-прежнему играем в красных или детство осталось в прошлом? – Ожидая ответа, которого так и не слышит, Эмори выстраивает все сокровища в ряд. – А где мы живем?

– Хампстед.

– И служим в Британском совете?

– Да.

– Двадцать четвертый автобус до Трафальгарской площади?

– Да.

– Есть кто-нибудь? Жена, подруга, сожительница?

– Жена. Беременная.

– Как зовут?

– Кейт. Сокращенно от Кэтрин.

– Понятно. Девичья фамилия?

– Эндрюс.

– Подданная Великобритании?

– Да. Учительница.

– Где родилась?

– В Донкастере.

– Знаете, как давно?

– За два года до меня. Пятнадцатого апреля.

Почему я отвечаю на его вопросы? Почему не советую Эмори заняться собственными делами?

– Что ж, спасибо. – Эмори все взирает на полученную добычу. – Большое спасибо, на случай, если потом забуду вас поблагодарить. С манерами у меня не очень. Я только положу все это в холодильник, если не возражаете, а потом вы сможете отвести меня к вашим подопечным. Для них я – сотрудник Форин Оффис, вот и относитесь ко мне соответственно, чтобы не огорчать меня.

Насколько известно Манди, это тот самый полицейский участок, где его избивали, но, поскольку все опасности уже позади, ему это до лампочки. Эмори позвонил заранее, обо всем договорился. Он и его сержант заняли места, на которых сидели Манди с Эрной, позади Стива, шофера, а Манди посадили рядом дальше, и уже Эмори – не Манди отдает приказ труппе выйти из автобуса, после того как тот въехал в большой ангар без единого окна. Опять же Эмори с помощью сержанта собирает труппу в кружок и обращается к ним, в голос в должной мере подпущены строгость и предупреждение.

Они совершили замечательный поступок, говорит он им. У них есть полное право поздравить себя.

– Но у нас есть секрет. Даже два секрета. Один из них – на крыше автобуса, потому что мы не хотим, чтобы в Польше пострадали его отец и мать, братья и сестры. Второй – Эдуард, который стоит рядом с вами, потому что, если в Британском совете узнают, какой он поставил спектакль, поднимется дикий шум и Эдуарду дадут пинка под зад. В функции Совета не входит переправа беженцев через границу. Поэтому наша просьба к вам самая трудная из тех, с которой могут обратиться к актеру. Мы просим вас держать язык за зубами. И не только сегодня вечером, но и до конца ваших дней, аминь.

И после того как сержант зачитывает им соответствующую выдержку из закона о государственной тайне и каждый дает подписку о неразглашении, Эмори весело восклицает: «Also los, bitte, meine Herren!» [73] Группа полицейских, которые терпеливо ждали в другом конце ангара, незамедлительно направляются к английскому автобусу, со всех сторон приставляют к нему лестницы, наводняют крышу, лающими голосами отдают друг другу приказы, суета продолжается достаточно долго, но в конце концов свернутый задник аккуратно, как драгоценную археологическую находку, укладывают на бетонный пол ангара, а потом раскатывают. Звучат громкие аплодисменты, когда из-под ковра и занавески появляется голый, измазанный тавотом мужчина, в клоках ваты, со сверкающими от счастья глазами. Бросается к своим спасителям, обнимает всех, последней и особенно долго Виолу. После этого события развиваются очень быстро и по-деловому. Полиция укутывает поляка в одеяло и уводит. Виола бросается за ним. Ей дозволяют только помахать ему рукой от двери. Стоя на нижней из ступенек, ведущих в автобус, Эмори обращается к ним с последним словом.

– А теперь действительно плохие новости: мы должны задержать Эдуарда в Берлине на день-другой. Боюсь, вам придется прямо сейчас попрощаться с ним и оставить ему всю грязную работу.

Объятья, вопли, театральные слезы уступают места слезам настоящим. А потом психоделический двухэтажный автобус выкатывается из ангара, оставляя Папу наедине с грязной работой.

Вернувшись в дом на Эстель-роуд на четыре дня позже, чем рассчитывал и он сам, и Кейт, Манди без труда исполняет роль возмущенного наемного работника. И не имеет ровно никакого значения, что каждый из этих четырех дней он звонил Кейт и говорил то же самое. В Берлине его разгневали, и он гневается до сих пор.