Палатка маршала, под цвет ее доспехам, была серебристой. В таких же доспехах находился при маршале в качестве советника и странствующий рыцарь О Кихотий.

Они избегали оставаться наедине, имея на это каждый свои причины, неуместным считая и разговор при посторонних на неизвестном всем «звездном языке».

О Кихотий разработал до мельчайших подробностей план полного уничтожения тритцанского войска, добавив с обычной усмешкой:

— Оказывается, и за тридевять парсеков сгодится ископаемый опыт римских легионов, Александра Македонского, танкового бога Гудериана и титана среди всех маршалов — Жукова, славы XX века.

Надежанна отрицательно покачала головой.

— Нет, — решительно заявила она. — Никакого всеобщего уничтожения. Более того, следует вообще избегать убийств! — И добавила вполголоса: Математика учит, что частичное превосходство хотя бы в одном месте скажется эффективнее многократного превышения общих сил. Толстый веревочный жгут легче перебить там, где он соединяется слабой нитью. — И уже громко заявила всем: — Основой нашей кампании изгнания захватчиков будет их пленение, а не убийство. Пусть глашатаи объявят тритцам, что вместо мечей их ждет пиршество, одновременно озаботьтесь, чтобы у них разгулялся аппетит. Для этого поступайте так: зайдя с фланга их строя, бросьте на них закованных в тяжелые латы всадников, коней, а следом за тяжелой конницей все отобранные кареты знатных дам, прикрытые снаружи щитами. В каждую карету пусть влезут по двадцать молодцов Гневия Народного. Конница и кареты, сопровождаемые разбойничьим свистом, углубятся далеко в тыл противника и отрежут подход к их армии, обозам с продовольствием. Этой ударной группе разделяться по ходу движения и разъединять тритцанскую армию на отряды, которым предлагать почетный плен со щедрым угощением. Их голод будет нашим союзником.

— Это же типичный танковый прорыв, сопровождаемый бронетранспортерами, — прошептал Никита, пораженный находчивостью своей Нади.

— Брать в плен малыми группами! Замысел, достойный мужа! — восхитился генерал Дезоний.

— Притом внезапно, — добавила Надежанна, — и там, где это меньше всего можно ожидать. Ищите непроходимые места, надевайте на ноги воинам скользящие планки, как на севере, чтобы не утонуть в болоте, и окружайте их, разделяйте, нарушайте связь, а главное — снабжение. Пусть до их сознания дойдет, что выгоднее перейти к нам в плен, чем гибнуть напрасно отрезанными…

— Так же напрасно нанося нам урон, — добавил генерал Дезоний.

Никита ушам своим не верил. Его ли это Надя? Или это математическая мудрость компьютера, вмонтированного в ее скафандр, говорила ее устами? Но откуда у нее такая твердость, уверенность? От доброго сердца и веры в торжество справедливости?

Мартий Лютый был куда меньше изумлен, чем рыцарь О Кихотий, ибо наивно счел распоряжения Надежанны внушениями свыше.

Разрушенное село, куда оттеснена была часть бежавших из-под Орлана разрозненных войск тритцев, имело жалкий вид.

В небе сгущались дождевые тучи, но торчащие обгорелые бревна и кучи пепла, оставшиеся на месте былых хижин, не сулили укрытия «завоевателям».

В доме убитого старосты Гария Лютого остались лишь каменные стены, но во дворе так и стоял с памятного дня ужасов длинный стол.

Сейчас за ним снова сидел со своими приближенными «король Дордий IV», огромный, рыжебородый, в пропахших грязью и потом латах. Он был нисколько не менее голоден, чем его изнуренные бегством солдаты.

На этот раз приспешники «короля» не пировали за столом, а жадно утоляли голод после «греховного» разрешения, данного Дордием: «Пустить в дело трупы врагов, а не закапывать их зря в землю».

Поскольку поле боя оставалось за преследующими тритцев лютерами-френдляндцами, то доступными врагами были лишь бежавшие в лес земледельцы, за которыми устраивалась охота, как за желанной дичью.

Громоздкий, мрачный, как его темные доспехи, рыцарь-бородач восседал во главе стола, когда во двор на длинноногом заморском коне влетел всадник в богатых доспехах, с золотым плюмажем над сверкающим шлемом.

Повинуясь седоку, конь вскочил передними копытами на стол, разбивая блюда с дымящимся мясом. Ударом меча всадник разрубил надвое бочонок с веселухой, этой неизменной «матерью отваги».

Подняв забрало, рыцарь прокричал:

— Так-то отражает наскоки врагов «всевластный король Френдляндии», набивая себе брюхо припрятанной едой, когда ни один обоз не может пробиться к остаткам его армии!

Испуганный Дордий поднялся с места, опрокинул лавку, на которой сидел.

— Нижайше прошу к столу, ваше всесилие, — произнес он, водружая лавку обратно.

— Откуда у вас столь аппетитные блюда, ваше всевластие? — с презрительной иронией спросил всадник, спрыгнув на землю.

— Мне не хотелось бы, ваше всесилие, отвечать на ваш вопрос прежде, чем я получу «святое прощение», в чем нуждаюсь, дабы накормить солдат, сила которых сосредоточена прежде всего в желудках.

Прискакавший рыцарь поморщился.

Во двор въехало несколько запыленных всадников в помятых латах.

С горечью посмотрев на них, опередивший их рыцарь сказал:

— Немного же моих славных рыцарей осталось в седле после того, как мы пробились через наполненный разбойниками лес к этому обжорному столу.