Свободная машина в гараже нашлась, и водитель, к радости Карпухина, оказался не разговорчивым, а может, просто устал за день, вопросов не задавал и на вопросы не напрашивался, доехали они до дома за сорок минут, пробки уже кончились, и трасса Аялон была свободна.

Дома Карпухин сбросил цивильную одежду, полез под душ, а когда вылез, стоял уже на столе "легкий ужин по-израильски", которым можно было накормить роту солдат (в российской армии - уж точно). Руфь с Розой ни о чем не спрашивали, а Мирон смотрел телевизор - показывали футбольный матч каких-то европейских команд - и находился в полной отключке от всего земного.

Накладывая на тарелку салаты и пробуя понемногу от каждого, Карпухин рассказал о перипетиях этого длинного и, в общем-то, не удавшегося дня.

– Листок с числами, - сказала Руфь, - он у тебя с собой?

– Да, - кивнул Карпухин.
– Юле я его не оставил.

– Почему?
– спросила жена.

– Не знаю, - пожал плечами Карпухин.
– Ты права, конечно: она могла бы найти пока какие-то, может быть, важные файлы, и если бы они действительно оказались важными для дела, то скрывать от нас не стала бы. Ты права, конечно...

– Я ничего такого не говорила...

– Что, я тебя не знаю? Твой вопрос... Но я не оставил ей чисел. Не знаю почему, но так показалось мне правильнее.

Поговорили еще о чем-то, Мирон, отвлекшийся, наконец, от футбола, сразу переключился на новости, хорошо хоть по русскому каналу, и Карпухин узнал, что дело об убийстве школьным сторожем невинного человека для полиции никакой сложности не представляло и, собственно, его можно уже считать завершенным, хотя, как сказали нашему корреспонденту, остались кое-какие нюансы, но все это мелочи, и дело будет передано в суд в ближайшее время. В кадре появилась школа, директор, сказавший в камеру пару слов о том, как сейчас напряжены у всех нервы, но охранник должен быть все-таки человеком выдержанным и ответственным, и то, что случилось, ужасно, конечно, но все будет по справедливости. Какая-то бойкая девица взяла интервью у жены подозреваемого, и Карпухин впервые увидел Машу Гинзбург вблизи: широкое лицо, будто в предках этой женщины были казахи или киргизы, коротая стрижка, строгий темный костюм, выражение испуга, будто она не понимала толком, на каком находится свете, и чего хотят от нее сгрудившиеся вокруг люди с микрофонами.

– Невиновен он... невиновен... не мог Миша муху убить...
– повторяла она на разные лады, и ничего больше репортерам узнать от нее не удалось.

– Вот пристали!
– с досадой сказала Роза.
– Видят же, что женщина в шоковом состоянии.

– Каждый делает свою работу, - назидательно сказал Мирон.

Спать легли пораньше, Карпухин хотел с утра съездить к Гинзбургам - он уже договорился с Юлей, что она будет его ждать, хотя и не знает, о чем, собственно, разговаривать.

Поехать с утра, однако, пришлось не к Гинзбургам, а в посольство. Не в посольство даже - Анисимов почему-то назначил встречу в кафе "Тмарим" на углу Алленби и Бен-Иегуды: пока, мол, вы приедете, мы тут обсудим кое-какие вновь открывшиеся обстоятельства. С кем обсудим? Почему в кафе? Карпухин не стал спрашивать, собрался быстро, на поезде доехал до станции "Хагана", а потом четвертый автобус все-таки застрял в пробке, и минут двадцать Карпухин нетерпеливо выглядывал вперед поверх голов пассажиров, более терпеливых, чем он. Вышел на остановку раньше и оказался прав: в кафе он вошел, когда его "четверка" только показалась на повороте.

Анисимов сидел за столиком в дальнем углу и махнул Карпухину, когда тот вошел и стал вглядываться в сумрак помещения. Дипломат был не один - напротив него (Карпухин видел только затылок и потому не узнал сразу) сидел Мейер.

Поздоровались, Анисимов подал знак, и перед Карпухиным немедленно оказался высокий бокал с капуччино и большой круасан на плоской пластиковой тарелочке.

Кроме них, в кафе почти никого не было - только парочка за столиком у входа тихо беседовала о чем-то своем, интимном и никому больше не интересном.

Лицо детектива сначала показалось Карпухину непроницаемым, но это был, похоже, эффект полумрака - на самом деле взгляд Мейера был жестким, а выражение лица определенно говорило о том, что он пришел к определенному выводу, и никакие возражения его с места не сдвинут. Анисимов сказал, перегнувшись к Карпухину через стол:

– Ноам обнаружил чрезвычайно важную улику, и мы все утро говорили о том, надо ли сообщать об этом следователю немедленно или лучше подождать, пока Ноам не закончит собственное расследование. Он не хочет неприятностей с полицией, я его понимаю, но если просто передать Берману улику в том виде, как она известна сейчас, вся работа Ноама может пропасть втуне, поскольку заниматься этим всерьез полиция не станет, а руки Мейера окажутся связаны ровно в тот момент, когда...

– Да-да, - нетерпеливо сказал Карпухин, - я понимаю. Что за улика?

Анисимов допил кофе и потер пальцами виски, будто включал в голове некие дополнительные мощности.

– Ноам исходил из того, что Гинзбург говорил правду...

– Конечно, он говорил правду, - раздраженно сказал Карпухин, - зачем ему врать?

– Спокойно, - Анисимов коснулся ладони Карпухина своими пальцами и отдернул руку, будто ощутил удар электрическим током. Он хотел продолжить, но в кармане Карпухина заиграл мобильник. Звонила Юля - похоже, очень чем-то недовольная.