— Что вы? — удивилась дежурная. — Он же в коме.

Этим нам пришлось удовлетвориться. Мариша еще раз повторила, каким негодяем был Рудик, и особо подчеркнула, что ему должно только на пользу пойти то, что он попал в больницу. Авось призадумается о своей жизни и, может быть, даже изменится в лучшую сторону. Я лично поняла ее в том смысле, что мертвые всегда лучше живых.

К Доронину звонить каждая из нас просто побоялась, но чтобы другая об этом не догадалась, мы сказали друг другу, что просто неприлично так долго пользоваться чужим телефоном. Что Иннокентий и так предоставил нам кров, поэтому нехорошо вешать на него огромные счета за междугородние разговоры, а оплачивать сразу жуткая морока — звонить на станцию, узнавать стоимость, а ведь нужно еще и отдохнуть. А потом, наверняка Доронина нет на месте.

Как же, будет он сидеть возле телефона и дожидаться нашего звонка, когда у него столько дел!

Ровно через три четверти часа мы с Маришей приступили к процедуре побудки Мишки. Дело это оказалось весьма хлопотное, и слегка привести его в чувство удалось, только облив его холодной водой из лейки. Вода предназначалась для поливки единственного зеленого растения в квартире — пальмы, которую Иннокентий собственноручно вырастил из финика и теперь заботился о ней почти так же любовно, как и о себе. Поэтому в лейке с водой было растворено удобрение, оставившее на несчастном Мишке коричневатые пятна, смывать которые времени уже не было.

— Сейчас лето, делай вид, что это у тебя такой загар, — посоветовала ему Мариша.

Но Мишка ее словам не внял и всю дорогу канючил, как ужасно он выглядит и как жутко он себя чувствует. Кожа на ногах болит, колготки, которые пришлось ему натянуть из-за того, что ноги покрылись красными точечками, тесны, парик жаркий, а платье путается в ногах. Но больше всего страданий доставили ему модельные туфли змеиной кожи, которые мы обнаружили среди вещей Иннокентия и присудили как почетный приз Мишке. Они удивительным образом скрадывали чудовищные размеры Мишкиной лапы, но увы, были на десятисантиметровых каблуках. Из-за этого Мишка, обладавший и без того почти двухметровым ростом, возвышался над толпой на целую голову. Люди на него глазели, он смущался, а Мариша завидовала.

На место мы прибыли почти без опоздания. Каких-нибудь двадцать минут опоздания на амурном свидании дела не решают. К тому же у нас было веское оправдание — мы потратили их на то, чтобы прибить каблук, который Мишка умудрился сломать через первую же сотню метров. Правда, я сомневалась, что это будет достаточной причиной для Григория Петровича. Что ему, в конце концов, какой-то каблук? Укрывшись за плотным скоплением ларьков, мы обозрели местность.

— Вон он стоит, — показал нам Мишка на худосочного и бледного типа в круглых очках, который с измученным видом обмахивался толстой газетой.

— Вылитая поганка, — не удержалась Мариша и с сочувствием посмотрела на меня, так как именно мне выпала честь первого общения с Григорием Петровичем.

— Идешь к нему, приветствуешь и заманиваешь вон к той церквушке, — проинструктировал меня Мишка. — Веди его, ради бога, по самым безлюдным тропкам, чтобы мы смогли определить, есть ли за ним «хвост». И сделай одолжение, улыбайся, не стой с таким видом, словно тебя вот-вот вытошнит.

— Что же делать, если меня действительно тошнит при одном взгляде на эту бледную немочь? — беспомощно спросила я и, тяжело вздохнув, пошла, надеясь, что вблизи мой невольный кавалер окажется не столь отталкивающе противен.

Увы! Вблизи обнаружились детали, которые расстояние милосердно скрашивало. У него были тонкие белесые усики, которые располагались строго над верхней губой и отнюдь его не красили, и большие оттопыренные уши, которые розовато светились в лучах заходящего солнца. Это только звучит поэтично, а на деле выглядело ужасно. Я еле удержалась от невольного стона, не забывая при этом, что должна улыбаться.

— Григорий Петрович, это вы! — постаравшись придать своему голосу максимум теплоты, воскликнула я, в то же время чувствуя, что если он ко мне прикоснется, то я его стукну.

— Это вы мне звонили? — спросил Григорий Петрович таким голосом, словно не мог поверить своему счастью.

«Должно быть, мы оба притворяемся, — подумала я, прикидывая, как бы половчее избежать рукопожатия. — Ловко это у нас выходит».

— Я так рада видеть вас, что хотела бы прогуляться с вами немного, — немного попутав мотивы, предложила я. — Знаете, у меня последнее время такое чувство, что за мной следят, у вас нет, Григорий Петрович?

— Ах, что вы, я так ненамного вас старше, и к тому же мы с вами в неофициальной обстановке, поэтому, прошу вас, зовите меня просто Григорий, — расшаркался он передо мной. — Куда же вы желаете прогуляться?

— Куда? — спросила я с таким видом, словно только сейчас задумалась над этим вопросом и даже для убедительности пошарила вокруг взглядом. — Пойдемте к храму.

— Это церковь, — любезно поправил меня просто Григорий. — Прелестное местечко.

И мы пошли. По пути я постоянно канючила, что умираю от жажды и от голода, и бедный Григорий покупал мне и заодно себе мороженое. Таким образом, мой рот был занят, и я могла не слишком усердствовать в беседе. А если смотреть в сторону, то можно было даже не испортить себе аппетита. Наконец все тележки с мороженым закончились, а я почувствовала, что не смогу больше впихнуть в себя ни кусочка. И тут Григорий сказал: