— Это же обман! — возмутился Даниил.

— Зато жив останешься, — тоже рассердился папаша. — В любом случае я тебе этот музей открыть не дам. Так и знай!

И, развернувшись, Меченый ушел, сердито дергая головой.

— Вот и поговорили, — сказал Даниил. — И так у нас всегда. Вроде бы любим друг друга и добра хотим, а договориться не можем. Придется делать свое дело дальше, плевать я хотел на его угрозы. Как-нибудь выкручусь. К тому же отец неплохой мужик, только слишком за меня беспокоится. А газету я все равно открою! Я понял, что везде в этом мире нужно иметь своих людей, иначе пропадешь и все твои начинания пойдут коту под хвост.

— Кстати, о газетах! — внезапно оживился Андрей. — Угадайте-ка, что я нашел в мусоре, который остался после пожара в музее?

Убедившись, что угадывать мы не будем, он тем не менее не отступил.

— Я нашел газету! — сообщил он таким тоном, словно по меньшей мере открыл нефтяное месторождение прямо у всех под носом. — Да не просто газету, подумаешь, что, я газет не видел, а ту самую газету, которую я вырывал у Фимы из рук.

— Ну и что? — не врубились мы. — Мало ли кто их читает.

— Так в том-то и дело, что это именно та газета, что читал Фима. Помнишь, Вася, я вырвал у него несколько страниц?

— Да, тебе приспичило изучить портрет Ленчика, — вспомнил Вася.

— А остальные страницы остались у Фимы. Так вот именно их-то я и нашел на свалке. Не верите?

Сейчас продемонстрирую!

И притащил перемазанные газетные листки. На них были пятна винные, сажа и пятна краски.

— Вот эти я нашел на пожарище, — пояснил нам Андрей. — А вот это те, которые вырвал у Фимы.

— Выглядят так, словно над ними потрудилось какое-то жвачное животное, — заметил Даниил.

— Не важно, как они выглядят. Вы смотрите сюда!

И Андрей сложил два газетных листа — один ужасно грязный, а другой ужасно мятый в месте разрыва.

— Они совпадают! — ахнула я.

— То-то и оно, — гордо произнес Андрей. — И знаете, что это означает? Это значит, что Фима был на пожаре. И вполне возможно, он и поджег музей!

— Зачем ему это? — усомнилась я. — Что ему сделали восковые фигуры?

— Вот и я подумал зачем, — сказал Андрей. — И понял, что незачем. Но факт, что тот человек, которому он передал свою часть газеты, мог бы многое рассказать про пожар.

— Надо спросить у Фимы, кому он оставил газету, — сказала я. — И тогда мы хотя бы будем знать, кто на нас покушался.

— Да, если цель поджигателя было не уничтожение восковых фигур, то приходится признать, что убить пытались нас, — сделал Васька грустный вывод. — Но ведь поджигатель или поджигатели могли и не знать, что фигуры спрятаны в холодильник.

Это предположение утешало, но как-то слабо.

Наспех перекусив маринованными миногами, мы разошлись. Даниил помчался выяснять, что нужно для того, чтобы открыть свою газету, а мы отправились в кемпинг терзать Фиму относительно его алиби. Мальчики предполагали, что делать это буду я.

— Но почему именно я? — в сотый раз задавала я вопрос. — Как вы себе это представляете? Я с Фимой за всю жизнь трех слов не сказала. А теперь вдруг к нему подваливаю и говорю: «Слушай, Фима, а кому ты отдал газету, которую вчера купил?»

— Необязательно сразу начинать с газеты. Даже просто опасно начинать прямо с нее. Он сразу почувствует подвох, — испугался Андрей. — Нет, ты начни издалека, заведи светскую беседу, поговори о погоде, а потом незаметно переведи разговор на газету. Ты пойми, мы с Васей никак для этой деликатной миссии не подходим. Он нас даже слушать не станет. Васю он ненавидит из-за его мамы, а меня без всякой причины.

Добравшись до кемпинга, мы застали картину, которая становилась уже несколько однообразной.

Слава не спускал глаз с машины, опасаясь возможных диверсий. Мама с бабушкой отдыхали в тенечке, а Зоя заперлась с Фимой в домике, и оттуда доносился ее монотонный голос. Сегодня она пыталась научить Фиму писать сочинения или хотя бы правильно употреблять падежи. Мы уселись под окошком и терпеливо принялись дожидаться Фиму. Прошел час, а его все не было видно. Слышно, впрочем, тоже. Мы уже начали опасаться, что тетка заговорила своего ученика насмерть, как на пороге показался Фима. Его пошатывало и, похоже, подташнивало.