– Я думала, – сказала она, уткнувшись носом ему в плечо.

– Не сейчас, – запротестовал он. – Для этого будет достаточно времени завтра.

– Не будет, – ответила она. – Я приняла решение, Ник. Мне нужно попытаться узнать правду. Если мама еще жива, я должна найти ее. Ну а если она погибла, то…

Он не ответил.

– Я еду домой, – сказала она. – Извини, но улечу первым же рейсом, на который попаду.

– Не извиняйся. К чему извинения? Думаю, ты знаешь, что тебе нужно.

– Об одном прошу – не забудь взять с собой фотокамеру.

Она усмехнулась.

– Узнаю Ника – всегда и прежде всего он остается редактором.

– Всегда, – в его сонном голосе слышалось сожаление.

Согревшись, она задремала. Решение принято, и она почувствовала что-то вроде временного успокоения.

– Хорошо, Ник, – пробормотала она. – Я захвачу с собой фотокамеру.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Откуда ей было знать, что Ник думал совсем не о ее следующем фоторепортаже, а о том, что поездка может стать для нее шоком. Путешествие в прошлое, когда на каждом темном повороте в шкафах будут греметь костями скелеты, не может не вывести из душевного равновесия. Ник с никогда не подводившим его журналистским чутьем предвидел, что это путешествие может обернуться для Гарриет психической встряской.

В своем офисе, расположенном на двадцать пятом этаже дома на Седьмой авеню, средоточии всей нью-йоркской индустрии моды, сидел за письменным столом Хьюго Варна и вертел в руках игрушку для больших боссов, которую Салли подарила ему на прошлое Рождество. Глупая штучка, думал он, – три золотых шарика на пружинках, которые, постоянно двигаясь, наталкивались друг на друга, – но он держал игрушку на своем столе, чтобы сделать приятное жене. Но сегодня, когда его голова была занята другим и он не мог работать, руки, казалось, не могли от нее оторваться. Игрушка надоедливо щелкала, и Хьюго, отодвинув ее в сторону, развернул свое кресло и оказался лицом к окну с видом на Манхаттан.

Салон моды Хьюго Варны занимал целый этаж дома, и как только клиентка выходила из цельнометаллического лифта, она тут же попадала в атмосферу ошеломляющей роскоши. Просторное фойе было застлано ковром самого нежного, какой только можно вообразить, салатного оттенка, еще более светлые стены на первый взгляд казались белыми, а венецианские жалюзи цвета мха безукоризненно сочетались со всем остальным. Мебели почти не было – кое-где стояли лишь небольшие супермодные столики с огромными пепельницами дымчатого стекла да несколько низких кресел, – и это подчеркивало впечатляющие размеры фойе. Огромная композиция из сухих папоротников и листьев всех оттенков – от коричневого до золотого – украшала это просторное помещение. Из искусно скрытых репродукторов лилась музыка, но она так тихо звучала, что человеческое ухо едва улавливало нежнейшую дразнящую мелодию, которая умиротворяла душу и неназойливо создавала атмосферу покоя.

Этот нежно-зеленый Эдем представлял собой истинный оазис покоя в беспорядочной сумятице Авеню Моды. Снаружи мог сколько угодно грохотать транспорт, здесь же тишину нарушала лишь ненавязчивая, чуть слышная мелодия; снаружи воздух был насыщен смесью выхлопных газов, кухни Макдональдса, мусоросборочных контейнеров и пота, здесь же разносился едва уловимый, как и музыка, аромат хвои.

Суетливая атмосфера самого дома, казалось, не распространялась на этаж Хьюго Варны. Даже торговый персонал двигался с томной грацией, больше напоминающей Париж, нежели Нью-Йорк, а манекенщицы Дома моды умудрялись выглядеть как элегантная реклама Варны. Во время длительных примерок, когда приходилось стоять, не двигаясь, пока ткань накалывали, драпировали и подгоняли, даже когда вешалку с образчиками одежды приходилось перевозить через зеленый простор фойе, тщательно укутав модели в серые и черные мешки, чтобы обезопасить их от шпионского фотоглаза, пытающегося выведать секреты, даже тогда все проделывалось с «шиком», как любил говорить Хьюго.

Самую простую работу нужно делать с шиком – поучал он, когда кому-нибудь из его персонала не удавалось достичь установленного им уровня совершенства, за соблюдение которого его в равной степени ценили и клиенты из высших кругов, и его персонал.

Сам Хьюго был гибким, элегантным и привлекательным мужчиной с некоторым налетом обворожительной чужеземности, которая передалась ему от отца, выходца из Болгарии. Однако как личность Хьюго состоялся только благодаря собственному поразительному таланту.

Он уже привык принимать как должное все блага, которыми он был обязан своему таланту. Двадцать лет профессионального успеха щедро вознаградили его, и он относился к почестям и деньгам всего лишь как к воздаянию по заслугам. Но время от времени Хьюго как бы останавливался на своем пути к славе, словно удивляясь тому, что он оказался среди всего этого великолепия и роскоши, и перебирал в памяти своих самых богатых, знаменитых и могущественных клиентов и друзей. «Неплохо для сына бедного нелегального иммигранта, – думал он в таких случаях, – совсем неплохо для парнишки, выросшего в бедном городском квартале.»

– Откуда ты взялся, Хьюго? – спросила его однажды Марджи Ллеуэллин, королева телевизионных шоу со знаменитостями, непринужденно беседуя с ним в студии, и он очаровал миллионы телезрителей, поведав свою историю. Его отец, моряк, уплыл из Болгарии в поисках лучшей жизни в 20-е годы, когда страна оказалась на грани гражданской войны. Он стал называть себя Варна по имени порта, из которого отплыл, но всю жизнь дрожал от страха перед возможной депортацией, а поэтому так и не смог порадоваться успеху своего сына, видя в этом лишь нечто, привлекающее нежелательное внимание к семейству Варны.