– Одним махом семерых убивахом!
– голосом дьякона произнес Пожаров, и все выпили.

Лиза, поставив рюмку, вскинула руки вверх и затрясла ими перед ртом, как будто все она в этом рту себе сожгла. У всех примерно была такая же реакция. Беляев сунул Лизе дольку лимона и сам принялся жевать лимон, слышав от кого-то, что именно лимон лучше всего отбивает запах водки. Выражение лиц у Лизы и Беляева было соответствующим.

Часы ударили двенадцать. Шампанское...

Порозовевшая Света через минуту воскликнула:

– А теперь звоним Татьяне Федоровне! Все бросились в прихожую одеваться.

– Телефон работает у ворот?
– спросила Света у Беляева.

– Не знаю, - машинально ответил тот.

– Ты же ходил звонить?!

– Ах да, - смутился Беляев.
– Вроде работает. Шумно выбежали во двор. Комаров поправил очки, поднял руку вверх и скомандовал:

– Три-четыре... И все грянули:

– С Новым годом!

И эхом отдалось в арке:

– ... вым... дом...

Вшестером втолкнулись в телефонную будку. Света сняла трубку, опустила монету и набрала номер.

– Занято, - сказала она.

– Набирай еще!

Лиза и Беляев вышли из будки. Край неба за бульварами расчистился, показались звезды. Смущение понемногу отпускало Беляева, и ему становилось хорошо, и все было ясным и понятным в жизни.

– Смотри, звезды!
– восторженно сказал он Лизе.

– Надо же, звезды!
– воскликнула она, глядя на небо.
– Как это здорово! Новый год, снег, звезды!

Из будки послышался голос Светы:

– С Новым годом, Татьяна Федоровна! Желаем вам...

И далее, как в новогодних открытках. Потом трубка пошла по кругу.

– Это я, Комаров... Да нет... Веду себя прилично... Работаю с энтузиазмом...

– Это я, Пожаров... Учусь хорошо... Да... На экономическом...

– Это я, Вера Глухова... Хорошо... Зачеты сдала...

– Это я, Лиза Севергина... Мы с Верой... Сессия... Хорошо...

– Это я, Коля Беляев... С Новым годом, Татьяна Федоровна!.. Нравится... Грызу гранит науки...

Закончив разговор с бывшей классной руководительницей, ребята взяли друг друга под руки и, входя под арку двора, запели:

Ах, какие удивительные ночи!

Только мама моя в грусти и в тревоге:

"Что же ты гуляешь, мой сыночек,

Одинокий, одинокий?..

На лестнице было тихо, точно все спали. И только внимательно прислушавшись, можно было различить за дверями слабые голоса или работающий телевизор. Удивительная ночь, никто не спит! Сговорились и не спят. Беляев думал, что это будет не то, будет что-то совсем непредсказуемое, и Лиза хороша для него, когда находится на расстоянии. Он уже знает это, когда ездил летом на Север, на быструю и холодную порожистую речку, деревенская девушка, была далека, потом стала близка до противного, видеть ее не мог больше. И хорошо, что только на неделю ездил, перед экзаменами, чтобы сил набраться и развеяться. Сближение убивает впечатление. Должен быть люфт. Воздух. Расстояние до объекта. Иначе объект исчезает, просто-напросто ты сам его поглощаешь и больше нечем любоваться. Яблоком можно любоваться до съедения.

Когда вошли в квартиру, Комаров подмигнул Беляеву и отозвал на кухню.

– Зря ты отнес этому, - Комаров поправил очки на переносице и кивнул куда-то за стену, - бутылку...

– Откуда ты знаешь?
– чуть не покраснел от такого провидения Беляев.

– Знаю. У тебя на лице написано.

– Неужели?
– пытался отшутиться Беляев.

– Ладно. Чего говорить. Зря отнес. Я, конечно, не обижаюсь. Но, клянусь, зря ты это сделал. Светка мне говорила, что за тем окном, с которого мы сетку срезали, бывший палач живет.

Беляев вздрогнул.

– Палач?!
– переспросил он с долей испуга.

– Палач. Стрелял в затылок своим жертвам.

Беляев взглянул в темное окно, затем, подумав, сказал:

– И все же... Пусть палач... Но нечего тырить... Чего у нас своего питья нет?!

Комаров посмотрел ему прямо в глаза.

– Есть. Но дело не в этом.

– А в чем, по-твоему?

– В том, что вешать их нужно...

– Око за око, зуб за зуб?

– Так точно, ваше превосходительство... Ладно, не буду спорить, пошли выпьем... Ты с Лизкой где ляжешь?
– вдруг спросил он.

Беляев опешил и, пожимая плечами, ответил:

– Где хозяйка постелет...

– Вот это правильно, - засмеялся широко Комаров.
– Только, чур, мы со Светкой на диване...

– Это твое дело, - сказал Беляев, о чем-то напряженно думая.
– Как-то неудобно...

– Чего неудобного-то? Дуралей. Они сами хотят. Хочешь я спрошу?

Беляев в испуге схватил его за руку.

– Не смей! Это же личное... Комаров поднял ладонь.

– Понимаю, - сказал он.

Пожаров возился с магнитофоном, что-то в нем заело, лентопротяжка, наверно. Он ковырялся в нем ножом и громогласно скандировал: