Шрифт:
Не ведал купчина рязанский, Епифан Киреев, что Емельян Рязанец не из тех, кто пропустит через свой деревянный мост без платы.
– Я до самого Ольга Ивановича Рязанского тороплюся!
– А я - до пашни! Платитя куны!
– Ах ты, нища сума! По ком тебе опорки-те достались? А?
– По батюшке, боярин, а ныне опорочки сии я во гроб тебе положу, коли куны не вызвенишь!
Епифан оглянулся на подводчиков - четыре подводы и на каждой по двое слуг, а этот мужик и оком подлым не ведет, только рожа багрянцем взялась под рыжей бородищей. А как с боярином речь ведет! Вот уж истинно: тут, на порубежье, мужик страху отбыл. А глазищи-те горят - чисто воровская душа, этакой и сам порушит: топор-то за кушаком не плотницкий - ратный...
– Креста на тебе, мужик, нету! Этак ты и с самого великого рязанского князя, с любимого Ольга Ивановича, куны стеребишь!
– И с яво бирали! Платитя!
Епифан покосился на дорогу - выставились мужики плотной тучей, бабы платками белеют за городьбой. Придется платить...
– Вельми хоробры, коли тучей на девятерых, - проворчал купец, отсчитывая деньги из нашейной калиты.
– А вот нагрянет татарва - ко князю прибежите!
– К яму не набегаешься! Мы и сами на топоре спим! Поди-ко, боярин, копни бережок во-о" под теми кустами - костей тамо-тко превелико... Емельян Ря-занец высыпал серебряные монеты с ладони в рот и косноязычно закончил: - Мы не токмо куны берем с проезжих, мы и с наезжих гостей незваных плату берем: кровь за кровь!
И пошел к мужикам - рубаха ниже колен, а из-под подолу порты синие посвечивают. Космат и плотен.
* * *
Широки и чисты заокские дали! С высокого берега растворяется такой простор, что каждому, кто хоть раз видывал эти луга за Окой, эти леса, уходящие по край окоема, хочется летать над ними, птице подобно. Но еще дальше видно из окошка Князева терема. Любил Олег Иванович глядеть на землю свою многострадальную и прекрасную, когда она по весне охвачена зеленью, светом, ожиданием лета. А ожиданием чего жила три десятилетия душа его? Ждал ли он великого всерусского княжения? Ждал, но не верил в это. Ждал ли покою земле своей, пропахшей углем и кровью? И сейчас ждет, но такая благодать - покой - не на ее роду писана... Сколько раз брал он меч в руки! Сколько раз ходил на татар и на своих, домогаясь большого княжеского стола, дабы стать над всеми княжествами и тем возвеличить свое, Рязанское, может тогда станет считаться Орда и все безмерное Дикое поле с этой землей? Но нет... Нет великого княжения, нет покою, нет счастья сей прекрасной земле. Не, помогли ни дани великие осенние, ни посулы во весь рот разным ханам. Не помогло и родство с Ордою, только попусту опоганил свой древний род... Так неужели, подобно князю Тверскому Михаилу, идти к Москве с повинною головою? Может, прав Сергий Радонежский, наставлявший его четыре года назад: спасение во единстве земель русских! Доколе, мол, ты, князь Рязанский, будешь зайцем бегать в мещерские леса, оставляя подданных своих на поругание и смерть поганым? Может, и прав он, токмо под чьей рукою то единение свершится? Неужели он, великий князь Рязанский, наследник древнего престола, станет у Дмитрия князенком подколенным?
Епифан Киреев застал князя Олега в тереме. Тот уже знал, что купец на дворе, что он прибыл из Сарая.
– Батюшко Ольг Иванович! Беда!
– прямо с порога выкрикнул Епифан, внося в светлицу тяжелую голову, которая, казалось, никогда не поворачивается на толстой, короткой шее.
– Что за беда?
– зачем-то спросил князь Олег, не отрываясь от окошка, хотя еще третьего дня доводили ему купцы-сурожане, что из Кафы вышло к Волге престрашное воинство - генуезская черная пехота великим числом.
– Мамай несметные силы сбирает на Русь! Я самовидец того дела недоброго. Вся Орда всколыхнулася от Арал-моря до гор персидских и Крыма!
– Что за народы к Мамаю тякут?
– Не постичь, княже, уму моему языков тех. Тамо и фряги, и ясы, и черкасы и иных многих великое число... Мамай вывез на сорока возах серебро и злато: кажет наемным воям, и все то добро после покорения Руси разнурить обещал по рукам тех воев. Мамай клялся не брать свою долю добычи, но всю раздать воинству.
– На кого злобу лелеет Мамай?
– повернулся князь Олег.
– Вся Орда визжит, требуя отмщения крови князей своих, на Воже павших. Тысячник един пастился пред воями громогласно, что-де великой Мамай возжелал та-кожде створить над Митькой Московским, как створил он над Ольгой Рязанским.
Епифан сгорбатился еще больше, утирая лицо полой кафтана, но глазом внимательно следил за князем.
– Со всего бела свету текут к Мамаю людища, охочи до добычи великой.
– С нас нечего взять!
– с каким-то отчаянным весельем воскликнул князь Олег. Походил по палате, поджимая тонкие губы, и вдруг спросил: - Сколько тыщ воев собрал Мамай?
– Того мне доподлинно неведомо, однакоче молвил Mine купец генуезской, что-де на сем берегу Волги со-шлися больше двух сотен тыщ, но саранское войско еще не переходило Волгу.
– Епифан подумал, поморгал белесыми ресницами, вспомнил: - А от гор, из Дикого поля, от Крыму все идут и идут. Нукеры рабов гонят, вооружают и на коней сажают...
Князь Олег кивнул. Он знал, что первыми на врага татары бросают рабов, потом наемников, сами же снимают сливки, добивая растрепанного врага... Ему вдруг стало холодно в этот теплый и ясный день.
– Подай мне корзно с лавки! Да помни: сия капель - не на нашу постель!
Епифан накинул на князя Олега корзно лилового цвета с желтой отокой, узкой, как золотая змея, по кромке и кликнул тиуна с чернилами:
– Отвезешь ли, Епифан, весть на Москву?
– Ольг Иванович! С ног валюся! Пошли кого ни есть из бояр Кобяковых или Жулябовых - краше меня исполнят...
– Ступай, Епифан, да помни: этими днями ты мне понадобишься!
12
– Куда? Стой, прошу тя! Да стой, пень осиновой!
– Захарий Тютчев успел схватить повод коня у Квашни.
– Эти нукеры собакам подобны: побежишь порушат!