– Приходилось ли вам читать Чехова?

– Конечно, - ответил я, придерживая суетившуюся девочку за коленки. Кто же его не читал?

– Ну, не скажите, - возразила почтенная особа, отчего-то покраснев, не все, далеко не все... Вот, например, случай - наша соседка, я у нее спрашивала, ну так, к слову пришлось, и что же вы думаете? Она сказала, что нет, понимаете меня? она нет, не читала Чехова, так она сказала и добавила, что никогда и не станет читать, потому что Чехов ей неинтересен. Так что далеко не все читали.

– Беру свои слова обратно.

– А вы-то сами читали?
– спросила женщина.

– Читал, - сказал я.

Вновь воцарилось молчание. Собеседницу, судя по всему, мои ответы не убедили, что я силен в литературе. После изрядной паузы она спросила:

– Какие же чеховские вещи вам приходилось читать?

Я назвал некоторые, и она вдруг воскликнула, смущенная, взволнованная:

– Вы не думайте, что я только Чехов да Чехов, я и про других могу справиться!

– Пожалуйста, пожалуйста...
– пробормотал я.

Женщины набрала полные легкие воздуха, думая выдуть на литературную орбиту нашей беседы какое-нибудь имя позвонче, однако продолжить экзамен ей помешало стремительное появление супруга. Женский пол тотчас был изгнан, девочка даже получила за баловство внушение в виде щелчка по макушке и двух нарядов вне очереди, отбывать которые ей предстояло за роялем под присмотром матери. Дочь залилась плачем, а мать вдруг сказала: это не жизнь. Курага отмахнулся от них. Он был возбужден и мрачен, выяснилось, едва за усмиренными дамами захлопнулась дверь, что и ему э т а жизнь не представляется раем, он недоволен дочерью, недоволен женой, недоволен платными и добровольными, из родичей, репетиторами, школьной системой образования, указаниями министра просвещения и тем, что дворники завели моду подметать улицы в те часы, когда они полны народу, и приходится глотать пыль. Он горячечно разметался на диване, теребил спичечный коробок и щедро изливал раздражение.

– Принес?
– спросил он наконец. Я молча положил на стол перстень, и Курага, мельком взглянув на него, выкрикнул с неизъяснимым ожесточением: Греби сюда, Пронзительный.

Тогда из соседней комнаты, откуда доносился бесцветный бубнеж рояля, энергично выгреб высокий худощавый человек неопределенного возраста. В черных очках, покрывавших добрую половину его лица, и явно домотканного происхождения одежде, мешком сидевшей на нем, он выглядел кошмарным произведением фантазий какого-нибудь замшелого сюрреалиста. Казалось, к туловищу веселого деревенского мужичка пришита благовонная и лоснящаяся голова ресторанного барда. Я не удостоился у этого парня даже мимолетного внимания, он сразу прошествовал к столу, а в пути к нему присоединился Курага, и они склонились над перстнем.

Я внезапно осознал, что сейчас Пронзительный жестко назовет цену, а я в общем-то безропотно соглашусь. Но я не ожидал, что у него такой голос, просто не мог предполагать ничего подобного. Он вдруг, не глядя на меня, заверещал, как добрая сотня не то разъяренных, не опьяненных каким-то безумным ликованием женщин:

– Четыреста!

Я невольно отшатнулся.

– Ладно, - буркнул я. Все мои коммерческие прожекты полетели к черту. Четыре сотни легли в мой карман, и Пронзительный мгновенно исчез. Курага, опять развалившись на диване, заметил:

– Ты же деловой человек, Нифонт, и пора нам отбросить церемонии, пришло время поговорить начистоту. Я ценю твои деловые качества, я рад... и это слабо сказано, я в восторге, я рукоплещу тому, как быстро ты пошел в гору. Не скрываю своего восхищения, ведь ты первый человек, которому удалось надуть Пронзительного. Я потрясен.

– Как это надуть? В чем это выразилось?

– Ты надул Пронзительного.

– Чепуха!

– Брось ломаться, Нифонт, тебе это не к лицу. Между нами, деловыми людьми... в общем, скидывай личину, покажи зубки, я не боюсь. Ну и ловкач, так надуть Пронзительного.

– Я понимаю, за что его прозвали Пронзительным. И все же... разве бывает у человека такой голос? Скорее это он надул... может быть, и тебя тоже, потому что такого голоса...

– Ты надул Пронзительного, - перебил Курага.

– Хорошо, я надул Пронзительного. И что же дальше?

Курага развел руками, убеждая меня в своем бессилии перед тем чудом, которое я совершил на его глазах.

– У меня просто слов нет, я в восторге. Человек, надувший самого Пронзительного, далеко пойдет, хотя Пронзительный, если начистоту, всего лишь болван, деревенщина...

– Он не читал Чехова?

– Не знаю, не справлялся, но полагаю, что не читал. Когда люди, подобные Пронзительному, читают Чехова, им непременно приходит в голову, что они могли бы написать так же, а то и получше. Женщина!
– крикнул Курага в соседнюю комнату и, когда супруга вошла, продолжал: - Внимательно посмотри на нашего гостя, напряги все свои умственные способности и навеки запечатлей в памяти прекрасные черты лица этого гения. Он надул самого Пронзительного.

– Неужто?
– тускло откликнулась женщина и уставилась на меня.