Он возразил: "Ждет от своих рабов

Владычица любви иных даров:

Веселых игрищ, пиршеств, масок, пенья

Всего, в чем старость видит преступленье.

Тебя богиня станет презирать

За то, что, дав обет мужчин не знать,

В ее глазах ты больший грех свершила,

Чем если б против клятвы погрешила;

За то, что целомудрие твое

Кощунственно роняет честь ее.

Смягчи свою вину, меня лобзая.

Венере жертва радостна такая".

Тут жрицей был влюбленный отстранен,

Но с кротостью такой, что, укреплен

Улыбкой Геро в дерзостной надежде,

Он стал молить настойчивей, чем прежде:

"Хоть меж богов - не то что меж людей

Никто не стоит красоты твоей,

Блюсти, уж раз ты чтишь Венеру свято,

Враждебное ей девство не должна ты.

Воздай Киприде сладостную дань

И этим ей во всем подобна стань.

Любовь чужда лишь девственной Афине,

Но с ней ведь не в ладах твоя богиня.

Так полюби меня, чтоб жизнь вдохнуть

В мою тобою раненную грудь!

Трать юность щедро и неосторожно;

Где нет безумья, счастье невозможно.

Краса, которой слишком дорожат,

Умрет, как колос, если он не сжат".

Леандра Геро слушала бесстрастно,

Хотя на все была в душе согласна.

Ведь уступает женщина всегда,

Твердя устами "нет!", а взором "да!",

В силке любви металась тщетно жрица,

Тем туже он, чем больше рвется птица.

И вот она, стараясь что есть сил

Не показать, как юноша ей мил,

Воскликнула в притворном возмущенье;

"Где ты постиг искусство обольщенья?

О, горе мне! Хоть ты бесстыдно лжешь,

В твоих устах прекрасна даже ложь!"

Леандра упоенье ослепило,

Он к ней шагнул, но Геро отступила

И молвила: "Красавец молодой,

Не оскверняй наряд священный мой.

Вдали от Сеста на скале прибрежной,

Где все безлюдно так и безмятежно,

Что на песчаных отмелях слышны

Лишь всплески набегающей волны

И шум прибоя мерностью своею

Нас помогает усыплять Морфею,

Блюду я в древней башне с юных дней

Венере посвященных лебедей.

Живет со мной кормилица седая,

Чью воркотню выслушивать должна я

И в полдень, и в тиши часов ночных,

Хоть лучше б не на это тратить их.

В той башне жду тебя". Едва несмело

Признанье это с уст ее слетело,

Затрепетало сердце девы вдруг,

В растерянных глазах застыл испуг,

Зарделись от смущения ланиты,

И столь же безуспешно, как с орбиты

Планета бы пыталась соскочить,

Она любовь, любя, хотела скрыть:

Простерла руки к алтарю богини

И вновь обет безбрачья у святыни

Перед лицом небес произнесла,

Но эта клятва Геро не спасла.

Ее молитву, гневно деве внемля,

Отбросил Купидон крылом на землю.

За лук он взялся, тетиву напряг,

Метнул стрелу и жрицу ранил так,

Что к Геро, увидав, как той досталось,

Почувствовал и сам немедля жалость.

Он слезы девы в жемчуг превратил

И с ними огорченно в небо взмыл,

Отнес прозрачный груз ее печали

К дворцу, в котором Судьбы восседали,

И стал богинь суровых убеждать

Двум молодым влюбленным счастье дать.

Но только взгляд, столь яростный, что, мнилось,

В нем сразу тысяча смертей таилась,

В ответ на речь свою увидел он:

Был сестрам ненавистен Купидон.

Причину их вражды я вам открою.

В тот самый день, когда своей игрою

Навеял сон на Аргуса Гермес,

Пастушку повстречал гонец небес.

Роса в ее кудрях, густых и черных,

Сверкала ярче жемчугов отборных.

Она была прекрасна, лжи чужда,

Чиста душой и телом, но горда,

Ведь гордость может быть равно уместной

И во дворце и в хижине безвестной,

Тем, что любого пастуха пленит

Серебряными розами ланит.

Влюбился небожитель быстрокрылый,

Сковал ее шаги волшебной силой